Cкоро год, как режиссер Георгий Исаакян возглавляет столичный Детский музыкальный театр имени Наталии Сац. Но последний, пятый по счету международный фестиваль «Дягилевские сезоны: Пермь — Петербург — Париж» прошел еще под его эгидой. Правда, Исаакян покинул Пермь, не дожидаясь окончания фестиваля. Наш разговор в жанре «а напоследок я скажу» состоялся накануне его окончательного отъезда. Как бы ни оценивали оппоненты все, связанное с именем бывшего худрука, он сумел стать необыкновенно популярной в городе личностью. Последние годы Пермского оперного театра, несомненно, останутся в истории «эпохой Исаакяна».
— Каково оставлять театр после 20 лет работы?
— Больнее всего рвать человеческие связи. Я покидаю город, ставший родным, и театр, сделавшийся семьей. За 20 лет было много всего: открытий, встреч, но и разочарований, одиночества. Ну что такое молодому человеку, выросшему в университетско-консерваторской семье, окончившему столичную ереванскую музыкальную десятилетку и институт в Москве, оказаться на Урале в сорокаградусный мороз? Жить в гостинице, получать зарплату карточками, и с удивлением узнавать, что его коллеги никогда не слышали слова «базилик». Но количество счастья за эти годы было безмерным. Таких восхитительных, талантливых, прекрасных людей, с которыми посчастливилось работать здесь, мне, боюсь, уже не встретить. Из 70 поставленных мной спектаклей добрая треть осуществлена именно здесь, и каждый — это маленькая жизнь.
— Но уезжать можно и со светлым чувством выполненного долга, понимая, что многое осуществилось, а впереди какие-то другие перспективы.
— Если бы это произошло года два назад, было бы ровно так. Можно не играть в ложную скромность и сказать: я верой и правдой служил своему театру, за двадцать лет мы открыли столько нового, что хватило бы на три жизни. Достигли всевозможных вершин и высот: ставили уникальные вещи, работали с выдающимися постановщиками, удостоены Государственной и еще целого ряда премий, создали с нуля потрясающий международный фестиваль, номинации на «Золотую Маску» стали для театра обыденностью.
Но сейчас город, а с ним и театр, стали стремительно меняться. И я хочу, чтоб было понятно — моя горечь связана не с тем, что театр трансформируется. Это не трагедия, это нормально: новый руководитель — новая программа. Есть такая типичная русская боязнь изменений, потому что, к сожалению, вековая история страны приучила нас: любые перемены — к худшему. Понятно, что это не так. Но если раньше в «провинциальной» и «архаичной» Перми было уютно, то сейчас — зябко от «ветра перемен».
— Почему это происходит?
— В последние годы я все время слышу, что город плохой, что его надо менять. А лучше — все разрушить и построить заново. Но заглянем в историю: в XVIII веке градостроительный план Перми считали образцом, одним из самых удобных. Вспомним: именно здесь возникла великая промышленная культура. Здесь сложились старейший провинциальный оперный театр, знаменитая балетная школа, один из самых значимых университетов, феноменальная художественная галерея. Но теперь объявлена новая «программа развития»: мы будем все импортировать. Сразу возникает вопрос: а что делать людям, которые живут здесь всю жизнь? Понятно, что иногда легче купить, чем построить или взрастить — особенно Школу, Традицию. Но бесконечный импорт любой продукции, будь то промышленная или культурная, приводит к деградации местного
производства.
— Территория становится депрессивной…
— ...а жители низводятся до уровня аборигенов. Они становятся потребителями, которые больше ничего не могут. А ведь Пермь всегда была городом, который все производил сам.
— В том числе и смыслы.
— Да, это и есть то, что делает расставание особенно горьким. Хотя я понимаю, что мне еще повезло, мне поступило предложение из разряда тех, которые не принято отклонять.
— Для многих ваш отъезд в Москву выглядел почти бегством. От каких проблем? От непонимания, от неизбежной стагнации?
— Последние лет десять я существовал в двух ипостасях: худрука и директора. Творческой стагнации не было, у театра шло поступательное развитие, и каждый сезон мы брали планки все выше. Была стагнация административная: годами я вынужден был изо дня в день ходить по одним и тем же кабинетам с одними и теми же просьбами, и каждому новому чиновнику доказывать, что тот должен любить театр в своем родном городе. При этом, несмотря на все достижения, вдруг обнаружить, что я здесь не очень желанен. Когда вокруг образуется поле напряжения, даже моей лояльности (а мне всегда казалось, что я довольно лояльный человек) оказывается недостаточно. Например, мне, востребованному режиссеру и одному из немногих профессоров ГИТИСа, приглашенных преподавать из другого города, приходилось каждый раз умолять, чтоб меня отпустили на постановку или на сессию к студентам. И слышать в ответ: «Вы здесь получаете зарплату, тут и сидите».
— Что вы оставляете после себя, чем можете гордиться?
— Год назад я оставил один из самых дееспособных российских оперных театров. Да, у нас были проблемы. Средняя зарплата ведущего артиста — 15 тыс. рублей. За эти деньги у меня в театре Сац не работают даже техники среднего звена. Но в провинциальном городе, где никогда не было консерватории и оркестр был сборной Советского Союза, достойно существовал один из самых уважаемых и исторически укорененных оперных театров страны. Где был фантастический бренд «Пермского балета», в последние годы ставившего Баланчина, Роббинса, изысканную современную хореографию. Где был хор, воспитанный еще легендарным хормейстером Владимиром Васильевым, способный озвучить любую партитуру. Я оставил целый набор отлично работающих инструментариев, потрясающие цеха, мобильный коллектив, готовый к любым гастрольным графикам и выступлениям, выдержавший двухнедельное проживание и работу на территории лагеря Пермь-36! (о проекте «Фиделио» см. «Оpen air за колючей проволокой», «Э-У» № 33 от 23.08.10. — Ред.). Наш театр — идеальная машина для производства самых фантастических проектов, способный выпускать по 6 — 8 качественных спектаклей в год. Плюс здание, которое сейчас находится, скажем честно, не в самом худшем виде. По крайней мере, тот театр, который я получил в Москве, в гораздо более плачевном состоянии. А в Пермский театр мы постоянно вкладывали — хитростями, правдами и неправдами, умоляя, угрожая, юля, подлизываясь, вымогая деньги на ремонт.
— На сколько театру хватит запаса прочности?
— Уже хватило на год. Понятно, что все это не может функционировать само по себе. Но все, что запланировано мной на этот сезон и передано новому директору театра Анатолию Пичкалеву, все реализовано. За исключением «Золотого петушка», которого мне не разрешили осуществить (премьера оперы должна была состояться на фестивале. — Ред.). Я понимаю укоры в адрес моего последнего Дягилевского фестиваля в плане насыщенности и атмосферы. Да, во мне не было прежнего драйва. Что естественно: полгода я не мог объяснить новым коллегам, что пока я художественный руководитель фестиваля, нужно сохранять его идеологию. Фестиваль — не сборная солянка, а логично выстроенная программа. Драйва не было и у других людей, делающих фестиваль, потому что впереди — неизвестность.
— А что не удалось за эти годы и почему?
— Километры чиновничьих коридров, тонны исписанных бумаг о том, что нужно поддержать Пермский балет, один из лучших коллективов в стране и в Евро пе, и практически никакого результата…То же с оркестром. Мы с главным дирижером театра Валерием Платоновым писали программы о его усовершенствовании одному правительству, другому: трехлетняя программа, пятилетняя, расширение, развитие… Никаких ответов. И стоило мне уехать из города, деньги тут же находятся, причем фантастические. Но что характерно — эти деньги не направляются на поддержку существующих институций (театра, оркестра, балета, оперной труппы), их получат только гастролеры. MusicAeterna, не успев проработать в Перми и месяца, за счет краевого бюджета едет в Европу. А все наши последние гастроли были за счет импресарио и даже с прибылью.
— Кто-то из руководителей посетовал, что вы уехали как раз тогда, когда решился вопрос с реконструкцией театра.
— Для тех, кто не знает историю вопроса, сообщаю: разговорам о реконструкции более 20 лет. У нас семь раз (!) проводился архитектурный конкурс, принимались решения и запускались проекты. Было много всего, не было только политической воли. Недавно я был в Пензе, где театралы собирались по приглашению президента, там после пожара отстроили великолепный театр всего за полтора года!
— А в Омске построили новый концертный зал…
— При этом ни в Пензе, ни в Омске не наблюдается подобного мощного самопиара. Я уехал год назад, а вернувшись сейчас, обнаружил все практически на том же месте, ничего в проекте не сдвинулось. И у меня вопрос: для кого будет строиться второй зал, если и первый репертуарный театр, как заявляют руководители от культуры, Перми не нужен? Мы предполагали, что плюсом нужна большая сцена для балета, камерный зал для экспериментальных работ, старинной оперы, небольших спектаклей. И все это должно функционировать в ежедневном режиме. А теперь два тысячных зала будут стоять бок о бок для двух-трех концертов в месяц?
— Последний вопрос: прогнозы и перспективы.
— (Пауза) Театр — зеркало общества. Иногда — увеличительное стекло. Не надо придавать сакрального и мистического смысла многим процессам, идущим в регионе. На самом деле все банально и просто. В отношении моего театра у многих возникла практически идиосинкразия, связанная с нашим стабильным успехом. Что касается сюжета о так называемой «культурной революции» — речь идет не о расцвете региона, скорее, о раскрутке «бренда», пиар-эффекте. Понятно, что пермская ситуация — всего лишь слепок с более глобальных процессов. Устами не очень чистоплотных людей в России сейчас продвигается мысль, что единственная форма существования искусства — это проект, а в театральном варианте — что угодно, только не репертуарный театр. Мое глубокое убеждение: и общество, и культура могут существовать только институционально. И только если есть фундаментальные институты, то вокруг них — или в оппозиции к ним, в споре с ними, — могут возникать проекты. Поэтому мой прогноз неутешительный.