Доктор экономических наук профессор Валерий Крюков работает замдиректора Института экономики и организации промышленного производства СО РАН в Новосибирске и заведующим кафедрой в Высшей школе экономики в Москве, но ездит по всему миру, активно продвигая свой взгляд на развитие нефтегазового комплекса России.
Именно поэтому поговорить о нефтегазовых перспективах Восточной Сибири мы решили с Валерием Крюковым. В общественном сознании этот макрорегион уже обрел имидж нового нефтяного и газового клондайка страны. В прошлом номере «Эксперта-Сибирь» мы показали, что с политической точки зрения этот имидж актуален и закономерен (см. «Газовые закрома», «Время трубы» в «Эксперте-Сибирь» № 33–34 за 2011 год). Нефти здесь действительно много, но извлечь из недр ее сложно, прежде всего из-за неразвитой инфраструктуры. Газа здесь еще больше, но он богат гелием, который нужно куда-то девать. В то же время потребность в этих энергоресурсах в странах АТР, особенно в Китае, растет с каждым годом. Значит, добывать их в Восточной Сибири будут. Однако Валерий Крюков считает, что главное — не просто извлечь газ и нефть из недр. Главное — получить сырье c максимальным эффектом и для экономики, и для людей. Особенно, по мнению Валерия Анатольевича, этот подход актуален для Восточной Сибири.
— Валерий Анатольевич, в общественном сознании уже укоренилась идея о том, что Восточная Сибирь — будущий перспективный центр нефтегазодобычи в России. Вы в это верите?
— Давайте вспомним, как шло развитие нефтегазовой промышленности в России последние сто лет. Сначала был Азербайджан, затем Урало-Поволжье, потом Западная Сибирь. Сейчас Восточная Сибирь. Новые провинции начинали осваивать отнюдь не потому, что в предыдущих кончалась нефть. Переход происходил потому, что нужны были крупные высокоэффективные месторождения. В Урало-Поволжье это Ромашкинское месторождение в Татарстане, в Западной Сибири — Самотлор.
— Но ведь старые провинции все-таки истощаются, добыча там падает?
— Конечно. В Урало-Поволжье добывалось до 100 миллионов тонн, сейчас — 26 миллионов. Упали объемы добычи и в Западной Сибири. Но все-таки новые провинции ищут не из-за этого. Нефть и газ вообще никогда в мире не кончатся, потому что по мере того как меняется экономика и технологии, меняется и структура углеводородов, с которыми мы работаем. Сначала у нас были метановый газ и легкие нефти, потом стали появляться сложные по составу нефти, тяжелые, высоковязкие, вплоть до сланцев. Так вот, переход от старой провинции к новой связан с тем, что ухудшается структура запасов традиционных по составу углеводородов. И возникает нужда в свежих запасах, позволяющих улучшить технико-экономические показатели нефтегазовой отрасли.
— Потенциал Западной Сибири уже исчерпан? И нам понадобилось шагнуть в Восточную?
— Тут стоит отметить, что к Западно-Сибирской нефтегазовой провинции относится не только Ханты-Мансийский автономный округ и Тюменская область, но и Томская область, и все левобережье Енисея. Это принципиально важный момент, ведь в данном случае мы должны признать, что Ванкор — это еще не Восточная Сибирь. Административно — да, но есть границы геологических провинций, есть особенности залегания нефти. Так вот Ванкор, чтобы там ни говорили, это окраина Западно-Сибирской провинции. Там такие же коллекторы, такие же типы залежей, с которыми нефтяники научились хорошо работать. Поэтому говорить о том, что Ванкорское месторождение — это прорыв с точки зрения освоения Восточной Сибири — не совсем корректно.
Геологи меня поправят, но Западная Сибирь по геологии — воронка, которая в середине и в направлении на северо-запад имеет углубление, уменьшающееся по мере продвижения к краевым зонам, прежде всего к югу. В «углублении» — Нижневартовск, Сургут, Лангепас, а также Ванкор — те места, в которых были открыты крупнейшие залежи. Самотлор — это свыше 2,5 миллиарда тонн извлекаемых запасов нефти, Приобское месторождение — еще миллиард тонн запасов, Федоровское месторождение также около двух миллиардов тонн.
— Есть ли такие месторождения-гиганты в Восточной Сибири?
— Я таких не знаю. Есть Юрубчено-Тахомская зона в Эвенкии. В настоящее время утвержденные извлекаемые запасы этих месторождений 70 миллионов тонн. Ресурсы — больше миллиарда, но это оценки. Талакан по запасам — чуть более 100 миллионов тонн. Верхнечонское в Якутии — под 200 миллионов. Так что за полвека работы в этом районе мы имеем лишь крупные по современным меркам месторождения, но «бриллианта», который мог бы существенно повлиять на экономические показатели всей отрасли, пока не обнаружили. По-моему, в мире почти нет нефтегазовых районов, в которых после стольких лет работы такой «бриллиант» не был бы найден. Его, как правило, находят в первые несколько лет проведения геолого-поисковых работ.
Кроме того, освоение данных месторождений связано с созданием новой инфраструктуры — они расположены очень далеко от обжитых районов, поэтому нужны поселки, трубопроводы. Это первый сюжет. И он важен с точки зрения возможностей улучшения плохой географии хорошей геологией. Ведь чем больше месторождение, тем меньше удельные издержки, тем выгоднее нести колоссальные затраты на инфраструктуру.
Второй сюжет — совершенно другая геология. В Западной Сибири добыча нефти осуществляется главным образом из залежей традиционного типа — значительных по толще и протяженности продуктивных пластов. В Восточной Сибири мы с самого начала имеем залежи «неструктурного» типа — есть отдельные участки недр, содержащие нефть, но они «перекрыты» другими породами. Это затрудняет и разведку, и последующую разработку. Иными словами, залежи как бы распадаются на отдельные небольшие изолированные участки. Это тоже существенно увеличивает затраты на разработку.
— Но ведь вы согласны, что и нефти, и газа в Восточной Сибири очень много?
— Конечно. Подлежит сомнению экономическая сторона вопроса. И здесь мы не можем обойти стороной организационную структуру нефтегазового сектора России. Дело в том, что наши вертикально интегрированные нефтяные компании и «Газпром» являются, по сути, региональными монополиями. Им отданы в управление нефтегазовые ресурсы на значительных территориях, поэтому от практикуемых ими подходов к их освоению зависят экономические результаты развития целых районов новой нефтегазовой провинции. Нет конкуренции, стимулов изменять наработки, нет стимулов быть эффективными. Почему в России начиная с конца 1990-х до 2006 года шел стремительный рост добычи нефти? Потому что стали избирательно применять передовые технологии интенсификации добычи нефти на действующих, введенных еще в советские годы месторождениях. В результате коэффициент извлечения нефти (КИН — отношение добытой нефти к геологическим ресурсам), по самым оптимистическим оценкам, в России сейчас не превышает 33 процентов. Остальное остается в недрах. В советские годы КИН был 44 процента. В Америке он сейчас приближается к 50 процентам, но в США 75 процентов добычи обеспечивают мелкие и средние компании, которые работают в конкурентной среде (это касается не только добычи, но и всех вспомогательных и сервисных работ и услуг, с добычей связанных).
— То есть у нас не хватает малого и среднего бизнеса в нефтегазовой отрасли?
— Совершенно верно. Не хватает малых и средних компаний, способных внедрять инновации, заинтересованных в эффективной работе в новых районах на нетрадиционных залежах и запасах. У нас, когда речь идет о Восточной Сибири, говорят о сложности, значительных инвестициях и отсюда априори делают вывод о безусловной роли крупных компаний. В мире это, как правило, не так. Крупные компании несут бремя ответственности освоения крупных месторождений, формирования опорной инфраструктуры. Но месторождений-гигантов, как уже было сказано, в Восточной Сибири нет. А чем специфичнее то или иное месторождение, тем более изобретательным, инновационным должен быть подход к поиску и реализации форм его экономически эффективного освоения. Для этого требуется сформировать эффективные формы сотрудничества малых, средних и крупных компаний.
— Но постойте, они ведь активно развиваются в Томской области, да и в Приангарье есть Иркутская нефтяная компания, наращивающая объемы добычи.
— Да, они есть. Но для того чтобы «малыши» хорошо развивались, им нужен доступ к инфраструктуре, адекватный налоговый режим и инновационно ориентированный производственный сервис. Существующий налог на добычу полезных ископаемых (НДПИ) ориентирован на простоту администрирования, не учитывает особенностей процесса освоения нефтегазовых месторождений. Только в России субъектом уплаты налогов является компания. В мире же — месторождение, а у нас оно присутствует только на стадии получения права пользования участком недр — лицензии. Дальше месторождение как объект регулирования исчезает.
Вообще, мы до сих пор не решили, чего хотим от Восточной Сибири — обеспечить развитие новой непростой по условиям работы на ее территории нефтегазовой провинции или налоговых поступлений сейчас и немедленно. Или, невзирая на экономические показатели освоения месторождений, мы хотим присутствовать на рынках АТР?
— Мы хотим заполнить трубу, наверное…
— ВСТО — и причина, и следствие одновременно. Причина — без трубы не может начаться освоение месторождений, следствие — тех подходов к освоению нефтегазовых провинций, которые реализовывались ранее. Прежде всего с точки зрения реализации единой и неделимой инфраструктуры в руках и под эгидой государства. Например, раз мы идем в новые районы, почему бы не использовать финансовые возможности частных компаний и не дать им право строить и эксплуатировать собственные трубопроводы? Госмонополия на трубу отталкивает частных инвесторов от возможности инвестирования в новую провинцию. В итоге имеем очередной суперпроект с супервысокими затратами на его реализацию.
Сейчас компании строят, но потом должны передать инфраструктурные транспортные объекты «Транснефти». А это большие риски: геологические, организационные, налоговые, рыночные. К тому же мы как-то очень сильно «закладываемся» на одного партнера — в данном случае на Китай. Да, это растущий рынок, но недавние дебаты о цене на нефть, длительные переговоры по поводу цены на газ — все это говорит о том, что работать на рынке одного покупателя очень непросто. К тому же появился туркменский газопровод. И Китай будет выбирать из нескольких потоков, поэтому цена будет формироваться на конкурентной основе. И это будет не та цена, которую «Газпром» получает на границе Западной Европы или на поставках СПГ по Северному морскому пути.
— Скажите, а сможет ли нефтегазовый сектор Восточной Сибири стать основой для бурного экономического подъема этого макрорегиона?
— Сможет, если мы поймем, что одно из главных богатств этого сектора — не нефть и газ сами по себе, а все компоненты вместе взятые — и нефть, и метан, и гелий, и легкие углеводороды. Для всех же наших компаний гелий — большая проблема.
— С чего вдруг?
— Не знают, куда его девать, а в целом ряде случаев просто не хотят им заниматься. И это проблема не только экономическая, но и историческая. Необходимо перестать воспринимать участки недр как места, содержащие один вид полезного ископаемого. Если в этих месторождениях есть и нефть, и газ, и гелий, значит, пользователь этого актива, получив его, по сути, в управление, должен извлекать оттуда все. То, что у нас нефть и газ добываются отдельно, основано на опыте освоения Западной Сибири. Но в Восточной Сибири этот подход не работает с самого начала. Сама геология месторождений требует иных подходов. Поэтому при относительно меньших объемах добычи по сравнению с Западной Сибирью здесь складываются уникальные условия для развития газохимических производств. И вообще, всего того, что связано с химической промышленностью — получением новых продуктов и материалов.
— А потребители на продукцию нашей газохимии есть?
— На внешних рынках нет. Но на внутреннем мы уже сейчас компенсируем дефицит импортом из Китая. У нас доля химии в экономике — 1,7 процента ВВП, в Китае — уже 12 процентов. Причем там эта доля выросла за последние 15 лет. Наличие у нас месторождений с такой уникальной компонентной базой создает предпосылки для новых высокотехнологичных производств. Причем нужно понимать, что эта задача не может быть решена только в рамках внешнеэкономических связей с АТР. Эта задача связана с модернизацией российской экономики в целом. Потому что химическая промышленность создает условия для формирования целого шлейфа современных производств — выпуска современных композитных материалов, которые нужны везде: в добыче нефти и газа, строительстве, авиастроении, космонавтике.
— Резюмируя сказанное: если мы станем только добывать нефть и газ, Восточная Сибирь останется сырьевым придатком. Чтобы перестроить экономику, нужны стимулы для развития здесь газохимии. Так?
— Да. Навряд ли мы выйдем здесь на гигантские объемы добычи нефти. Максимум, сколько здесь можно будет добыть — 30–40 млн тонн в год. Все равно основной ресурсной базой еще на протяжении нескольких десятилетий останется Западная Сибирь. А вот в Восточной Сибири мы можем построить другую экономику.
— Вряд ли стоит ожидать, что все в отрасли быстро поменяется.
— Надо менять. Наше Минприроды обеспокоено тем, что большое количество аукционов по предоставлению прав на пользование участками недр признаны несостоявшимися. Иначе и быть не может, когда цель — собрать деньги. А надо работать иначе: создавать среду, в которой компании смогут эффективно работать. Поймите, только освоением крупных месторождений мы в Восточной Сибири рая не создадим. Нужна местная промышленность. Впрочем, у нас и в Западной Сибири с этим до сих пор проблемы. Знаете же, что ЯНАО называли ямало-донецким округом, а ХМАО — хохло-мансийским? Потому что проектировщики, буровики, производители оборудования были из-за Урала: газовики — в основном из Украины, нефтяники — с Урало-Поволжья.
К сожалению, освоение нефтегазовых ресурсов в Западной Сибири в малой степени способствовало созданию местной сибирской промышленности, ориентированной на выпуск оборудования и производство продуктов более высоких ступеней передела. Экономические связи так и остались выстроенными по направлению с Востока на Запад, связи Север–Юг значительно слабее.
— Губернатор Красноярского края Лев Кузнецов в прошлом году сетовал на то, что местная промышленность слабо кооперирована с «Роснефтью». И заказы на оборудование и услуги уходят в другие регионы и страны. Получается, что освоение крупных месторождений в Восточной Сибири не стало локомотивом роста местной индустрии?
— А должно. Впрочем, быстро это сделать не получится. Слишком разорваны технологические цепочки в Сибири. Промышленность вдоль Транссиба в основном ориентирована на выпуск продукции военно-промышленного назначения. С другой стороны, развитие нефтегазового сектора — длительный процесс. Нужно перестать бояться привлекать иностранные компании, заблаговременно выстраивать цепочки связей с местными заводами и повышать роль региональных властей в управлении недрами. У нас же все ограничивается триадой «нефть — налоги — рабочие места». О социально-экономических эффектах долговременного действия абсолютно не говорится. Централизованная модель управления нефтегазовым комплексом вошла в противоречие с теми задачами, которые нужно решать в новом районе. Тут вопрос не только денег, не только объемов буровых работ, тут вопрос подхода. Пока же в Восточной Сибири мы действуем по инерции — ищем и все не можем найти «новый Самотлор». Уместность такого подхода вызывает большие сомнения. В Восточной Сибири нам нужны не только и не столько нефть и газ, сколько рост социально-экономической ценности за счет тех выгод и эффектов, которые могут быть получены от комплексного освоения потенциала новой и уникальной ресурсной провинции.
В подготовке материала принимала участие Мария Евстигнеева