Какое будущее может быть у заброшенного комбината, который в советские годы выпускал чайники и реактивные снаряды, а ныне остался без собственников, превратившись в приют для грызунов и птиц? «Незавидное», — ответит большинство читателей и, возможно, окажутся неправы. В России набирает ход движение перепрофилирования индустриального наследия в музеи.
Несмотря на то, что наша страна на протяжении многих лет была в числе мировых лидеров по количеству промышленных объектов, индустриальная музеефикация как идея пришла к нам с Запада. Первым объектом, перерожденным из технологического в туристический, стал лондонский мост Айронбридж. В 1967 году сооружение превратили в музейный комплекс «Ущелье Айронбридж» с десятью экспозициями, «центром индустриальной археологии» и библиотекой. Спустя 11 лет в Англии открылся «Живой музей «Черная страна», который дает современной публике представление о жизни британского шахтерского города конца XIX века. Помимо Великобритании музеефицированные промышленные объекты есть в ФРГ, Финляндии, Испании, США, Японии и Китае.
В России процессы музеефикации сосредоточились на Урале, в Нижнем Тагиле. Там уже более двадцати лет работают над проектом индустриально-ландшафтного «Демидов-парка». По логике авторов, территория будущего парка должна включать здания XVIII–XIX веков. Это управление горнозаводским округом, провиантский склад, музей-завод, карьеры и жилой комплекс «Северная Гальянка». Этот и подобные ему проекты, несомненно, подогревают общественный интерес к музеефикации.
Известный кузбасский ученый, доктор исторических наук Александр Коновалов инициировал несколько встреч с сибирскими промышленниками на тему создания в Сибири и, в частности, в Кемеровской области музеефицированных промышленных объектов с целью сохранения индустриального наследия Сибири и развития туристического комплекса. Своим видением темы, а также тем, что собой должны представлять технологические музеи, ученый поделился в интервью для журнала «Эксперт-Сибирь».
«В форме сталкерства»
— Александр Борисович, что собой представляет музеефикация промышленных объектов?
— Музеефикация — это процесс, при котором объекты индустриального наследия закрепляются в особой зоне, где происходит их консервация объекта. Затем формируется историко-культурная среда, позволяющая знакомиться с этим памятником и извлекать из него «социокультурную прибыль». В дальнейшем созданные объекты нуждаются в освещении и популяризации. В России музеефикация промышленных объектов возникла совсем недавно.
— С чем это связано?
— Целый ряд предприятий советского времени уже в постиндустриальную эпоху прекратил свое существование или утратил первоначальный замысел. Соответственно, появился момент, связанный с определением их дальнейшей судьбы.
— Музеефикация — это восстановление промышленных объектов для туристических целей? Или заводы превращают в музеи?
— Лучший вариант — это когда мы музеефицируем полностью весь комплекс производства, начиная от приема материалов сырья и заканчивая конечным выпуском продукции. Но есть и ценные объекты в действующем производстве. Они тоже пригодны для музеефикации, но менее популярны для посещения, потому что к ним физически ограничен допуск лиц, которым они могут быть интересны.
— Кто первый в мире начал такую музеефикацию?
— Великобритания в XX веке. Это, прежде всего, касается объектов времен промышленного переворота конца XVIII–XIX века. В России это нижнетагильский завод. Он совершенно не работающий, является промышленным наследием Урала. И внимания к нему все больше и больше.
— Как он выглядит, этот завод, который привели в порядок для музейно-туристских нужд?
— Там есть работающие элементы, на основе которых можно показать, как два века назад происходила обработка тех или иных материалов. Такую механизацию на начальном уровне сегодня уже нигде не встретишь.
Когда я начал изучать тему индустриальной музеефикации, то увидел, что посещение промышленных объектов развито в форме сталкерства. Когда люди ходят по заброшенным заводам и стройкам, фотографируют и пытаются что-то исследовать. Но мы имеем здесь еще и общественно-полезную функцию, потому что есть интересный объект, который сохраняет в себе память эпохи. В этом случае его стоило бы поставить под государственную охрану и показать с научной точки зрения. В свое время, если говорить о пропаганде индустриального наследия, она была представлена лишь в форме научно-технических музеев. В Кемеровской области это, например, научно-технический музей Кузнецкого металлургического комбината на проспекте Металлургов в Новокузнецке. Нужно заметить, что он представлял интерес только для специалистов, но не для школьников, проводить экскурсии для них было занятием малоперспективным.
— Почему?
— Это музей с типично советским образом тонн, пятилеток, пафосного героизма с минимумом доступной и понятной информации о технологиях.
Музей же должен насколько это возможно раскрыть технологический процесс, который был во время создания предприятия. Человек, заходя в этот музей, должен пройти путь самого рабочего за несколько часов. И подобное погружение в атмосферу — чрезвычайно интересно. В том же «Подземелье Лондона» (исторический музей средневекового города. — Ред.) можно ходить часами, там есть аттракционы, одно сменяется другим. Подобный опыт, когда история соседствует рядом с увеселением, нам и нужно использовать, чтобы в конечном счете была прибыль для этого объекта.
«Кузбасс как угольное сердце России»
— Но соизмерима ли прибыль от туристических посещений с затратами, которые должен понести бизнес на восстановление производства и привлечение внимания к объекту?
— Здесь встает соотношение, сопоставимость затрат и результата. Если говорить о нижнетагильском заводе, то там сохранилось почти все, что задумывалось в XVIII веке. Потом, конечно, что-то восстановили, что-то дополнили. Это огромный комплекс, который представляет интерес. В Кузбассе, думаю, на такие крупные проекты мы не можем замахнуться. Но если посмотреть на шахту или цех металлургического предприятия, то затраты были бы не столь велики и значительны, учитывая рабочее производство. Вопрос встает только в том, как привлечь инвесторов и туристов к этому объекту.
— Многие действующие предприятия — это режимные объекты с охраной. Туда проникнуть крайне сложно. Не говоря о том, чтобы рассчитывать на туристическую привлекательность.
— Это может быть полностью отделенный, сепарированный от остальной части предприятия цех. Тем более что экскурсии проводятся в рамках индустриального туризма. Можно вспомнить популярные экскурсии на московскую фабрику «Рот-Фронт», на петербургский завод фарфоровых изделий. Сам технологический процесс людям очень интересен. Но здесь мы добавляем колорита минувших эпох.
— Однако вы говорите о брендовых предприятиях, которые известны каждому российскому человеку…
— Знаете, прожив в Кузбассе почти сорок лет, ни разу не был в забое. Я был на угольных предприятиях, на шахтах, представляю себе процесс угледобычи, был на разрезах и видел, как это делается. Мне было бы очень интересно спуститься в забой, посмотреть, как работает конвейерная лента, как уголь доставляется на поверхность. С удовольствием посмотрел бы на это вживую, если б была такая возможность. Вы знаете, что имеются случаи, когда в рамках делегации организуются спуски в шахту, но нет таких шахт как музеев, которые позволили бы интересующимся реализовать свою мечту.
Мне представляется, что Кузбасс как угольное сердце России должен иметь минимум одно углепромышленное производство, где любой желающий может увидеть все этапы технологического процесса.
— Но ведь в реальном забое есть риск аварии.
— Значит, нужно найти необходимые горно-геологические условия и обеспечить безопасность. Существует же огромное количество разных аттракционов и разных объектов, которые представляют риск. Начиная от фуникулеров и заканчивая тарзанками.
Индустриальный туризм мог бы поставить привлекательность Кузбасса на более высокий уровень. Потому что все, что происходит в последние годы — раскручивание, брендирование, — все это далеко от главных представлений о Кузбассе. Это Азасская пещера недалеко от поселка Усть-Кабырза, это музей «Шорский ГУЛАГ» в Таштагольском районе, это Кузнецкая Крепость в Новокузнецке и ряд культурных объектов, что упомянуты в проекте «Семь чудес Кузбасса», но там нет ни одной шахты, ни одного крупного металлургического предприятия.
— Какие предприятия, заводы и шахты в Сибири и Кузбассе лучше всего подходят для музеефикации?
— Представляет интерес и перспективу в этом плане Гурьевский металлургический завод, который, по сути, находится в трудном положении. Оно с XIX века активно реконструировалось и модернизировалось, а в годы Великой Отечественной войны было одним из предприятий оборонного комплекса. Там есть оборудование, которое уже не встречается. Если говорить о Кемерове, это, на мой взгляд, территории затопленной шахты «Бутовская» и шахты имени Волкова. На их базе созданы новые предприятия, и, возможно, турист смог бы посмотреть на процесс углепромышленного производства в сравнении — как было и как стало. Периодически встает вопрос — что делать с «почившими в бозе» предприятиями? Распродавать имущество и полностью обнулять производственную базу вплоть до разбора на кирпичи, как это происходит сейчас с легендарным «Кузбассэлектромотором»? Либо все-таки что-то сохранять и передавать на общественно-культурные и социально значимые цели.
— А насколько крупные кузбасские компании заинтересованы в этом?
— Об этом вопрос не ставился, до последнего времени разговор шел о создании крупного музея угля, где будут представлены не только сами образцы угля, но и технологические цепочки процесса. И мне представляется, что если выстроить хорошую концепцию, где будет ценность и результативность музеефикации, тогда это движение получит огласку.
Еще много вопросов рождается от постановки. У нас нет нормативных актов, которые могут определять историко-культурную ценность. По сути, предприятие ликвидируется в руках собственников, и его судьба тоже находится там же. Его нельзя изъять, если оно определяется как имеющее некую ценность.
«Куда везти гостей?»
— Существующие бренды Кемеровской области, тот же самый снежный человек — йети, насколько они верно отображают кузбасскую ментальность? Или они сделаны как удобные для восприятия стереотипы?
— Конечно, определенное искажение у приезжих формируется, когда они слышат о йети. Есть информационный перекос, потому что история со снежным человеком постоянно вбрасывается. А про уголь, угольную промышленность и угледобычу ничего нет. А ведь в Кузбассе в тридцатые годы хирург Никифоров впервые провел операцию по ампутации конечности в условиях завала. И кто об этом знает? Кто, собственно, помнит, что он получил орден Трудового Красного Знамени за этот подвиг? Тем не менее, брендинг региона развивается, он не стоит на месте. Пытаются найти некие новые образы.
— Интересно, что на федеральном уровне в качестве бренда Кузбасса утвердился йети, а не Тюльберский городок…
— Мне представляется, что Горной Шории как будущему кластеру горного туризма очень важен бренд, позволяющий ее ассоциировать с интересным мифом. Тюльберский городок здесь проигрывает. Он находится близ деревни Старые Черви, что недалеко от Кемерова, и там нет никаких увеселений. А миф должен был появиться рядом с Шерегешем и Таштаголом, куда стекается народ, чтобы провести уик-энды и новогодние декады. Кстати говоря, я бываю в разных уголках страны и, когда говорю, что из Кузбасса, слышу: «О, это там, где есть Геш». Это еще и дополнительная возможность по узнаваемости Шории как региона.
— Массовому туристу нужен некий активно-спортивный, увеселительный отдых. Не каждый хочет подписаться на изучение исторических заводов, узнать, как добывали уголь, как строили машины. Может ли музеефикация сместить крен туризма с увеселительного на историко-познавательный?
— Для изменения парадигмы нужно готовить людей еще со школы. Будучи в Великобритании в целом ряде крупных музеев, таких как Эдинбургский замок в Шотландии, я обратил внимание, что там много как развлекательных, так и познавательных технологий. Если рассказывается о морском пути через Северное море, по которому следовали союзнические конвои по ленд-лизу в годы Второй мировой войны, то посредством нажатия на вмонтированные кнопочки можно услышать голоса живых ветеранов. Так материал усваивается куда лучше.
— Вы видите потребность у властей предержащих к созданию объектов индустриальной музеефикации?
— Время от времени. Но часто встает вопрос, куда везти гостей. Именно он и мотивировал к созданию историко-культурной зоны на Красной Горке на правом берегу Томи в Кемерове, потому что сначала думали, что можно ограничиться одним зданием бывшего управляющего рудника. Потом они поняли, что голландцы с большим интересом относятся к постройкам голландского архитектора Ван Лохема, работавшего в годы существования автономно-индустриальной колонии Кузбасса, потом добавилась та часть, где сейчас установлен памятник погибшим шахтерам за авторством Эрнста Неизвестного, и возникла та заповедная зона, где проводятся экскурсии. И если говорить про власти, то они живут повседневной жизнью, а не увековечиванием памяти или какими-то проектами мемориализации. Но встает вопрос, что в Кемерове нет объектов, которые не стыдно показать.
— Мечеть?
— Мы можем, конечно, говорить о мечети и Знаменском Соборе, но когда в Кемерове был чемпионат по хоккею с мячом в 2007 году, то все достопримечательности в городе люди посмотрели за один–два дня. И все! Мне кажется, что выпадает очень большое туристическое звено, которое нужно восполнить в процессе «кузбасской узнаваемости».
— Есть ли заинтересованность со стороны властей — региональной, сибирской — в новых брендах?
— Любой губернатор хочет получить новое направление в развитии социальной инфраструктуры. Вот губернатор Кемеровской области Аман Тулеев ратует за зоопарк в районе Лесной Поляны.
Вопрос о бренде Кузбасса не закрыт. Знаете, когда говорят «на Кузбассе», меня коробит, словно в Кузбассе ничего нет, никакого угольного бассейна. Все это требует корректировки.