При чем тут Карамелькина
Незадолго до показа «Мертвых душ» в Москве мама сотрудницы Первого канала Насти Карамелькиной (это ее ник в Фейсбуке, на самом деле она Амелькина) внимательно изучила отзывы о номинантах и практически наугад купила билеты на спектакль лесосибирцев. В семье до этого ничего не знали ни про город в Красноярском крае, ни тем более про то, что там есть театр.
Сказать, что Насте понравился спектакль, — ничего не сказать.
Превое, что сделала Настя после просмотра «Мертвых душ», — открыла в телефоне карту и посмотрела, где находится город Лесосибирск.
Потом она рассказала подруге Кате о постигшем ее культурном шоке.
А потом они купили авиабилеты в Красноярск. Там взяли напрокат машину с правым рулем (пришлось приноравливаться по пути) и поехали в этот самый Лесосибирск.
Местные жители, с которыми знакомились Настя и Катя, с трудом возвращали на место отвисшие челюсти и сочувственно спрашивали: «А что, у вас в Москве с театрами совсем плохо?»
В «Поиске», надо сказать, визиту москвичек тоже немало удивились. Из Красноярска к ним приезжали, случалось. Из других городов Сибири тоже. Но вот чтобы из Москвы — такого еще не было.
Опять об Гоголя
Что общего у Лесосибирска с Николаем Васильевичем Гоголем? На этот вопрос лучше всего ответят две новости из криминальных сводок Лесосибирска за 2019 год.
«Прокуратура города проверила, обоснованно ли ИП Черепанов получил субсидию в 2,1 млн рублей из городского бюджета. Деньги предназначались для возмещения части затрат: предприниматель предоставлял населению услуги общественной бани. Прокурорская проверка показала, что сведения, предоставленные ИП, не соответствовали действительности: согласно документам, общественную баню посещали умершие люди».
И еще.
«Мэр Лесосибирска Алексей Хохряков лишен водительских прав на полтора года и оштрафован на 30 тысяч рублей. Нарушение правил дорожного движения произошло на трассе Красноярск-Енисейск. Чтобы задержать автомобиль с главой города за рулем, полицейским пришлось включить сирену и проблесковые маячки. Водитель отказался от медосвидетельствования, согласившись пройти его лишь в медучреждении. Но врачи подтвердили нетрезвое состояние автомобилиста».
В самом деле — какой русский не любит быстрой езды?
Впрочем, история с лишенным прав мэром закончилась также совершенно по-гоголевски. Дело в том, что семь лет назад мэрия Лесосибирска отдала местным гаишникам в безвозмездное пользование «лендкрузер». Договор был заключен на неопределенный срок, однако в нем было указано, что стороны вправе его расторгнуть в любой момент. Надо ли говорить, что этот «любой момент» наступил практически сразу же после лишения прав?
Гоголь жив — и не только в Лесосибирске. Но все-таки именно тут случился удивительный спектакль, который еще до «Золотой Маски» получил Гран-при на фестивале театров малых городов России. «Жанр своего спектакля по поэме Н. В. Гоголя режиссер лесосибирских “Мертвых душ” Олег Липовецкий определяет как “прочтение”. Что справедливо: к гоголевскому слову авторы постановки внимательны чрезвычайно, — пишет критик Владимир Спешков. — Но не в меньшей степени это игра: игра-путешествие по гоголевским маршрутам и игра-перевоплощение в героев его поэмы. Всех их представят зрителям три актера: худрук “Поиска” Олег Ермолаев (он станет Чичиковым) и Виктор Чариков с Максимом Потапченко (вот они-то сыграют всех остальных персонажей, и в женских ролях будут едва ли не убедительнее, чем в мужских). Эти “Мертвые души” вышли не из гоголевской шинели, а, скорее, из гардеробной Плюшкина, где собрана одежда тех, кто когда-то были душами живыми (художник спектакля Яков Каждан помнит, что вещи переживают людей). Старые пиджаки, кафтаны и платья на современных актерах оживят эти души вновь, и начнется увлекательнейший, во многом импровизационный процесс, где будет место для больших и горьких раздумий (какой Гоголь без этого), как и для заразительного смеха. Очень современный театр в живом и подлинном диалоге с вечным текстом».
На «Золотую Маску» лесосибирцы претендовали в четырех номинациях: «Спектакль малой формы», «Работа режиссера», «Работа художника» и «Мужская роль» (здесь номинантами оказались все три актера, что играли в «Мертвых душах»). Не получили ни одной. Однако сам факт номинации театра из малого города — уже, в сущности, победа.
С решением жюри согласились не все. «Я прожил большую жизнь, я не знал, что есть такой город — Лесосибирск. От Красноярска, говорят, километров двести или пятьсот. И в этом городе, в затерянном моем российском мире, есть театр. Они привезли в Москву “Мертвые души”. Я ликовал! Я наслаждался! Я любил их всех — с их тряпками, посудами, мебелями, с их рваными майками, с их переодеваниями, с их ребячеством, озорством, азартом! Вот он — театр! Вот она — безумная, красивая, талантливая, творческая одержимость. Вот оно — человеческое, земное сочинительство! Вот он — театр! — по-сухоруковски страстно восхищался в интервью телеканалу “Культура” Виктор Сухоруков. — Именно этим трем актерам с их режиссером и нужно было вручать “Золотую Маску”. Вместе с телевизором, с холодильником, с автомобилем или просто с конвертом денег. Надо награждать одержимость!»
А оказался Сухоруков на этом спектакле потому, что ему отдала свой билет известная столичная актриса Ольга Остроумова. Она уже видела этот спектакль на одном из фестивалей и потом всем рассказывала, в каком она восторге от «сибирского хулиганья».
И все-таки — откуда взялся этот Лесосибирск со своим театром?
Первые «поисковики»
Название не может сбить с толку: это самая что ни на есть Сибирь и самый что ни на есть лес. Если бы город Твин Пикс существовал на самом деле, Лесосибирск вполне мог бы стать его побратимом: одно из градообразующих предприятий здесь, как и в американском сериале, лесопилка (официально — лесопильно-деревообрабатывающий комбинат № 1).
Лесосибирск (он же на языке местных Лес, Лесик, Лесосиб) — вытянутый вдоль Енисея городок в 300 километрах к северу от Красноярска. Из областного центра сюда проще всего добраться на автомобиле, если есть такая возможность. Из общественного транспорта ходит автобус (пять часов в пути) и электричка, которая отправляется раз в неделю по пятницам (десять ночных часов — сомнительное удовольствие).
Первые поселения в этой местности появились еще в XVII веке. Потом возникла деревня Маклаков Луг, ставшая в 1860-х годах селом Маклаковским. В начале прошлого века в село приехал норвежский промышленник, писатель и дипломат Йонас Мариус Лид, решивший построить здесь лесоперерабатывающий комбинат. Предприятие было открыто в 1916 году, а уже через год, после революции, его национализировали. Построили еще несколько лесопилок, а для работяг — рабочие поселки. В 1975-м эти поселки объединили в один город. Сначала его хотели назвать Маклаково, но ученые-лингвисты название забраковали: очень некстати выяснилось, что маклаки — это перекупщики краденого. В итоге нарекли на манер Новосибирска, только с «лесом».
Сегодняшний Лесосибирск — это лесохимическая промышленность, представленная различными комбинатами и заводами.
Это 60 тысяч жителей.
Это 13-купольный — по числу Иисуса Христа и двенадцати апостолов — Крестовоздвиженский собор (есть мнение, что самый большой храм в Сибири).
Это, разумеется, Енисей, вдоль которого город тянется тремя десятками километров.
«Я сходил в больницу, нос мне вправили, но он уже успел здорово опухнуть. Один глаз вообще не видел. Гример мне килограмм тонального крема и пудры на лицо прикрепил. Я когда на сцену вышел, прямо почувствовал, как напряглись зрители, увидев мою физиономию»Это набережная — излюбленное место прогулок лесосибирцев и немногочисленных гостей города.
Это краеведческий музей, он же музей леса, где выставок толком нет, зато в фойе продают мед.
Это несколько кабаков, в самых злачных из которых в пятничные и субботние вечера вполне реально получить по лицу. Во всяком случае об этом приезжих предупреждают сердобольные лесосибирцы.
Это Енисейский психоневрологический интернат — место с историей. Пару десятилетий назад, когда учреждение носило статус «специального типа», сюда свозили со всей России состарившихся на зоне рецидивистов. Те не хотели возвращаться по своим домам, а селить их на воле было небезопасно для рядовых граждан. Жили они в бараках. Когда старикам выдавали пенсии, они немедленно начинали пить — и пили, как говорят в Сибири, до талого. Случались и драки, и поножовщина, и убийства. Причем зачинщиков и виновников невозможно было вычислить: желающих сотрудничать со следствием по понятным причинам не находилось. А вот к медперсоналу бывшие зэки относились с превеликим почтением, и ни одного ЧП на этой почве не произошло. Тем не менее в «пенсионные» дни врачи и медсестры запирались в административном здании, а расположенный в интернате пост милиции переходил на усиленный режим работы. Легенда гласит, что во время одной из самых диких пьянок старший по званию милиционер разоружил всех своих сотрудников, опасаясь, что экс-сидельцы отберут у них пистолеты. И раздал подчиненным дубины.
А еще Лесосибирск — это созданный в 1978 году театр с возвышенно-романтическим, в лучших советских традициях, названием «Поиск». Его основателем (а также худруком и главрежем) стал Владимир Евстифеев, который до этого много лет возглавлял народный театр в соседнем Енисейске. Лесосибирский театр тоже был народным. Это значит, непрофессиональным, самодеятельным, без актерских ставок. И без помещения: энтузиасты обитали то в клубе при лесопильно-деревообрабатывающем комбинате, то в городском ДК «Ангара», то вообще в трехкомнатной квартире.
Евстифеев был крепким, выучившимся в Москве режиссером, и его новые спектакли довольно быстро начали получать призы на краевых фестивалях. Лесосибирцы даже побывали на фестивале любительских театров в Токио. В 1988 году Евстифеев умер. Незадолго до смерти режиссера сбылась его мечта: «Поиску» наконец дали свое собственное помещение. А в 1992 году театр вышел из «народного» и получил статус муниципального. Появилось штатное расписание, возможность принимать на работу профессиональных актеров, а непрофессиональных — посылать учиться.
В 2011 году режиссеру Юрию Лобанову, возглавившему театр после смерти Евстифеева, пришлось по состоянию здоровья оставить работу. И в жизни «Поиска» наступил новый этап, который длится до сих пор. Этот этап связан и с качественно иным уровнем спектаклей, и с качественно иным отношением к репертуару. И со многим другим. Чтобы лучше рассказать об этом периоде, есть смысл познакомиться с тройкой, о которой говорили в начале: в конце концов, история театра — это всегда история населяющих его людей. Начнем, пожалуй, с артиста, которого мы в самом начале назвали чернявым и заводным.
Максим Потапченко: «Тупанул, но извинился»
Около полуночи Максим, не сразу попав ключом в замочную скважину, открыл дверь квартиры. Включил свет и, пошатываясь, побрел к зеркалу. Увиденное впечатлило. Разбитые в кровь губы, два огромных фингала под глазом, ссадина на лбу — это не страшно. А вот съехавший куда-то вбок нос, к которому страшно было даже притронуться, — это плохо.
…Пятнадцатью минутами ранее он после дружеской попойки уже подходил к дому. И увидел, как во дворе толпа — человек семь — нещадно дубасит какого-то несчастного. Первая мысль была проскользнуть поскорее в подъезд, но Максим ее отогнал.
— Эй, парни, вы чего? Зачем вы его бьете?
— А ты чо, его знаешь? Знаком с ним? Нет? Ты типа знаешь, за что мы его? Не знаешь? А чо тогда за него впрягаешься?
— Да по любому надо по-честному, один на один. А толпой на одного — так только черти делают, — вежливо попытался объяснить Потапченко.
— Как ты сказал?!
…Налюбовавшись на свое отражение, Максим тяжело вздохнул и достал телефон.
— Олег. Прости, но завтра спектакля не будет.
— Почему? — спросил худрук после паузы.
— Меня тут избили конкретно. Видел бы ты мою рожу, не спрашивал.
— А почему ты решаешь, будет спектакль или нет? Это твой личный спектакль? Ты один его делал?
— Ты чего! Я же говорю — избили меня! Да мне нос сло…
— Если завтра спектакля не будет, ты уходишь из театра.
«Утром я пришел в театр злой. Сразу же написал заявление об уходе. Ребята начали отговаривать. Потом с Олегом поговорили, и я понял, что конкретно тупанул. И извинился. Действительно, чего это я начал указывать. Спектакль состоялся. Мы “Мертвые души” как раз играли. Я сходил в больницу, нос мне вправили, но он уже успел здорово опухнуть. Один глаз вообще не видел. Гример мне килограмм тонального крема и пудры на лицо прикрепил. Я когда на сцену вышел, прямо почувствовал, как напряглись зрители, увидев мою физиономию. Но все прошло нормально. А Витя Чариков, мой партнер, подкалывал меня. Например, в сцене, где я играю Ноздрева и кричу, мол, я все проиграл, Витя вдруг говорит: “Мало того, что ты все проиграл, тебе еще и по морде дали!” Я еле-еле сдержался, чтоб не расколоться. А спустя время Витя сломал руку, играл те же “Мертвые души” в гипсе, и уже настал мой черед шутить. Когда кучер Селифан начинает перечить Чичикову, я ему сказал: “Ну-ка успокойся, а то и вторую руку тебе сломаем”.
В театре я уже десять лет. А родом я из поселка Майское, это Красноярский край, 400 километров из Лесосибирска на север. Там население 800 человек всего. Обычный такой поселок: одна школа, одна больница, один садик, один клуб — и все. И один леспромхоз. Валят лес, зимой заготавливают, летом сплавляют его сюда, на лесопильно-деревообрабатывающий комбинат. Там я жил до 16 лет. После школы встал вопрос, что делать дальше. Папа говорил: иди учись на какого-нибудь сварщика или печника, всю жизнь будешь востребован и при деньгах. А мама хотела, чтобы я выбрал что-нибудь связанное с информатикой. Но я уже решил, что стану актером. Я же с детства во всех утренниках участвовал. В клуб ходил — пел там, плясал. И меня к этому делу всегда сильно тянуло. Ну и директор нашего поселкового дома культуры мне сказала: “У тебя потенциал, тебе надо этим заниматься в жизни”. В Красноярск я даже не думал ехать — был уверен, что не поступлю. Решил поехать в Минусинск, в “кулек”. Актерского факультета там не было, я отучился на “постановке театрализованных представлений”. Четыре года отучился, двинул в Красноярск искать работу. Обзвонил все радиостанции, обошел все театры, все ДК, всюду оставлял резюме. И — ничего не выстрелило. Вообще. Подрабатывал как мог: симки продавал на дорогах, мусор выносил из ресторанов… Потом понял: зиму я тут не переживу, поеду домой, перекантуюсь несколько месяцев, а потом что-нибудь решу.
Поехал домой и по пути заехал в Лесосибирск — к другу детства, который уже тут обосновался. Сидим вечером, выпиваем, я жалуюсь, что работу не могу найти. Он говорит: “А у нас тут театр есть. Чего б тебе не сходить туда?” На следующий день взял у друга костюм, который мне был на несколько размеров велик, пришел в театр.
Встретился с главным режиссером Лобановым. Он мне сказал: “Приходи попробоваться через три дня, подготовься, удиви меня”. Мне это “удиви” не понравилось, но я честно подготовился, придумал миниатюры, выучил стихи, прозу — все как при поступлении. Прочитал Есенина. Лобанов говорит: “Мне не нравится, как ты читаешь. Это полная херня! Но ты неплохо держишься на сцене. Если хочешь, оставайся у нас, может что-то и получится. Но без гарантий”. Я и остался. Мне платили минималку, 3500 рублей. Квартиру снимал за 5000. Охранником подрабатывал, еще кем-то по мелочи. А в театре я первое время был тише воды ниже травы. Если просили помочь с декорациями или еще с чем-то, никогда не отлынивал — даже если в ущерб заработку. Ни разу не было такого, чтобы позвонили из театра, попросили что-то сделать, а я отказал. Первый раз на сцену вышел только через восемь месяцев. А до этого ходил на репетиции, смотрел, как другие работают.
Сниматься в кино? Не знаю… наверное, не хочу. Сейчас попробую объяснить. Я люблю театр гораздо сильнее, чем кино. В театре возникает ощущение… ну… какой-то интимной честности, что ли. Да, в кино платят совсем другие деньги. Но если бы у меня на первом месте в жизни были деньги, я бы стал не актером, а кем-то другим. Сварщиком или печником. Или бизнесменом. У меня на первом месте всегда был театр. И если зритель после спектакля говорит хотя бы элементарное спасибо, я понимаю, что делаю свое дело не зря. Будет ли у меня это ощущение, если я начну сниматься в кино? Не уверен.
Я подрабатываю — веду занятия в детской студии. И то сначала хотел отказаться от денег: не считал, что вправе их брать. Мне, конечно же, предлагают вести корпоративы, свадьбы — но я не могу. Чисто физически не могу. И никто из нашего театра, насколько я знаю, этим не занимается. Чувствую, что это нечестно по отношению к себе. Если голодные времена наступят, если прижмет — буду вести. Но пока есть возможность этим не заниматься — и хорошо. Не хочу растрачивать себя на это, тратить свою силу и энергию.
Мне кажется, все последние успехи театра (я не только о номинациях на «Золотую Маску», но и о том, что в последние года три-четыре у нас дома постоянно полные залы) — это потому, что мы часто работаем с разными приглашенными режиссерами. А у разных режиссеров разные взгляды, подходы, идеи, методы. Одни сначала долго и подробно разбирают пьесу за столом. Другие без всяких обсуждений выгоняют актеров на сцену и начинают репетировать. И каждая такая работа — новое зернышко в нашу почву. Мы не стоим на месте, не привыкаем к чему-то одному, постоянно выходим из зоны комфорта.
Меня часто узнают в городе. Иногда бывают дурацкие ситуации. Например, случайные знакомые могут сказать: “Слышь, ты же артист, в театре играешь? А можешь изобразить чего-нибудь?” Иногда очень хочется ответить: “А ты не охерел?” Но я себе такого позволить не могу. Поэтому сдерживаюсь. Обычно говорю: “Если интересно, приходи в театр, посмотри спектакль”. Один раз в компании парень попросил “прямо сейчас сценку сыграть”. Спрашиваю его: “А ты кем работаешь?” Он: “Рамщиком на лесопилке”. Я говорю: “А можешь прямо сейчас сосну распилить?” Парень замолчал, потом говорит: “Все, понял тебя, извини”».
Виктор Чариков: «Первую олимпиаду мы проиграли»
Спектакль набрал ход. Чичиков уже побывал у Манилова, Коробочки и Собакевича, а теперь в компании верных Петрушки и Селифана ехал к Ноздреву сквозь ночной туман. Из-за тумана-то все и случилось. Вернее, из-за дыма на сцене, изображавшего этот туман. Учуявшая его сигнализация неистово и истошно заголосила.
Плохо было всем. Актерам, которые мужественно не замечали шума и произносили свои реплики на некоторое количество децибелов громче. Зрителям, которым приходилось напрягать слух. Не занятым в спектакле сотрудникам театра, носившимся взад-вперед по помещению и судорожно пытавшимся выключить «сигналку». А хуже всего было, конечно же, актеру Виктору Чарикову (это который постарше-посолиднее). Он был единственным человеком в театре, который знал, как выключается эта чертова сигнализация, — потому что это он ее, собственно, и устанавливал. Но спектакль так устроен, что все три часа актеры безотлучно находятся на сцене. Пришлось восемь минут терпеть — до тех пор, пока коллеги не отчаялись и не перерезали провода.
«Это мой бизнес, уже двенадцать лет им занимаюсь. Сигнализации устанавливаю, системы видеонаблюдения. Вообще я окончил физмат нашего лесосибирского педа. Преподавал в училище, работал программистом в кожвендиспансере, ну и по мелочи подрабатывал, опять же программистом. Когда первая дочь родилась, я это все оставил. Решил, что хватит на дядю работать. Сначала занимался электронно-цифровыми подписями, потом добавилось все остальное.
Бизнес мне необходим, чтобы я мог работать в театре. Нормально работать: на репетициях репетировать, а не думать, чем мне кормить жену с дочками, где взять денег на их кружки танцевальные. Но при этом не могу сказать, что это тупо зарабатывание денег. Для меня в сочетании бизнеса и актерства есть гармония. В театре ты лицедействуешь, напрягаешься, иногда вопреки своей природе. А в бизнесе все просто: взял шуруповерт, идешь на монтаж, саморез не лезет — значит, надо дырку просверлить. Там прибить, там прикрутить, потом запустить… И тут уже эмоционально не тратишься. А иногда после каких-то спектаклей мне прям в кайф машину поремонтировать. Просто тупо разобрать. Компенсировать энергетические затраты.
Мои партнеры по бизнесу и клиенты знают, что я актер: многие видели меня в театре. Но мы эту тему не размазываем. Пара фраз, не более. Дело есть дело, тут не до лирики.
Если бы был достойный материал, возможно, я бы и снялся в кино. А так — сняться просто чтобы сняться, “плюнуть в вечность”, как говорила Фаина Георгиевна, — не хочу. У меня есть серьезное недоверие к нашему кинематографу. Ну и, честно говоря, я довольно ленивый человек. Как-то была возможность оставить свое резюме для одного пилотного проекта, но максимум, на что меня хватило, — это спросить, что нужно сделать, куда именно отправить. И все. Ну, значит, не очень-то хотел.
У нас сейчас есть свой зритель, на некоторые спектакли даже не достать билеты. А я помню, что было в девяностых, когда людям было вообще не до театра. На спектакль могли прийти пять человек. И ты садишься на телефон, звонишь друзьям-приятелям: “Привет, что делаете? Пьете? А сколько вас? Много? Десять человек? Отлично, приходите в театр!” Да, прямо вот до такого доходило.
Номинация на “Золотую Маску” есть, а актерского образования нет. Учился, но бросил. Что-то там на занятии покоробило, я психанул — и все. Вылезает из меня иногда такое в спорных ситуациях — какие-то амбиции, непримиримость. Но я всегда больше самообразованием занимался и как раз в этот момент начал серьезные книжки читать по театру. Это мне сильно помогло.
Однажды я уже почти ушел из театра. Было ощущение тупика, стагнации, и мы с семьей решили перебраться в Новосибирск. Жена уже уехала с дочками туда, пожить-осмотреться. Тут тяжело заболел Лобанов, и я задержался — не мог оставить театр в такой трудный момент. Играл в спектаклях, но в новые меня уже не ставили. Тем временем жена в Новосибирске как следует подумала и решила, что особого резона перебираться нет: шило на мыло. А уж что касается танцевальных кружков, то в Лесосибирске уровень даже выше.
Мы все в “Поиске” довольно консервативные актеры, играем в традициях русского и советского психологического театра. А приезжают к нам режиссеры с новыми тенденциями, хотят сделать что-то свежее, оригинальное. Мне кажется, в этом симбиозе и рождается что-то по-настоящему удивительное. С одной стороны, консерватизм, с другой — передовые технологии. Хотя наши молодые актеры — они уже немножко другие. Другая школа, посовременнее.
“Золотая Маска” у меня оставила чувство горечи. Думаю, мои коллеги со мной не согласятся, но я считаю, что мы не лучшим образом отыграли “Мертвые души”. Как будто что-то отключилось, отрубилось, что-то куда-то делось… Легкости не было. И вроде бы зрители хорошо реагировали, смеялись, но мы ведь знаем, что это за спектакль, понимаем, что мы его могли лучше сыграть. Очень обидно. Возможно, ответственность давила. Спортсмены далеко не всегда выигрывают первую олимпиаду. Для нас это была своего рода первая олимпиада, и мы ее проиграли».
Лесосибирский дзен
Странные какие-то актеры. Корпоративы не ведут, сниматься в кино не хотят. Один поступать в областном центре не рискнул, испугался. Другой даже резюме не смог оставить для съемок в кино. О Москве с Петербургом не мечтают, да даже в Новосибирск не хотят — им в Лесосибирске хорошо. Неамбициозные какие-то.
Странные какие-то актеры. Корпоративы не ведут, сниматься в кино не хотят. Про Москву с Петербургом не мечтают, даже в Новосибирск не хотят — им в Лесосибирске хорошо. Неамбициозные какие-тоНо общаешься с другими актерами и понимаешь, что в этом «Поиске» они все странные, не только Потапченко и Чариков. Мы задавали «честолюбивые» вопросы — и все отвечали почти под копирку. Как-то так:
— В Москве или Петербурге хотели бы поработать?
— Н-ну-у-у, не знаю… Смотря где… Все же зависит не от города, а от режиссера. А режиссеры к нам и сюда приезжают замечательные…
— А в кино, в кино хотели бы сыграть?
— Н-ну-у, не знаю… Смотря в каком… А вообще не особо. Театр важнее…
— Но ведь актеру нужно развиваться!
— Н-ну-у да-а, нужно… Но это же можно делать и здесь…
Об искусстве и своем месте в нем, о вхождении в образ и проживании роли, о муках творчества тут не говорит никто. А говорят все как один — о театре как доме, куда всегда можно прийти и где тебя всегда ждут. О том, как замечательно быть частью этой команды. О том, что все важные решения здесь принимаются не директивно, а коллегиально, после совместных обсуждений. О том, что они уже не просто коллеги, а сроднившиеся люди.
И в какой-то момент начинаешь подозревать, что это не отсутствие амбиций. Не лень и нелюбопытство. И даже не просто преданность профессии, городу, коллегам. А что это сибирско-буддийское спокойствие, мудрая неспешность, несуетность. Как будто выбор уже сделан, и глупо еще о чем-то рассуждать.
Художественный руководитель театра Олег Ермолаев — это тот, который с грустным взглядом, — не очень-то похож на босса. «Как сказал, так и будет», «здесь решаю я», «слушайте сюда» и прочее начальственное от него не услышишь. Нет, в каких-то принципиальных моментах он также принципиален и может жестко поставить на место — взять хотя бы приведенный выше диалог с Максимом по поводу отмены спектакля. Но решения никогда не принимает единолично — ему важно мнение коллег. И даже если в чем-то уверен, ему все равно сначала нужно услышать товарищей.
Но даже если лидер супердемократичен и делает все, чтобы не быть похожим на лидера, он все равно лидер. И сегодняшняя история успеха «Поиска» — это во многом его рук дело. А точнее, все той же фирменной «поисковой» неамбициозности.
Родился и вырос будущий худрук в Енисейске, старинном сибирском городе в 30 километрах от его нынешнего места жительства. Учился хорошо, школу окончил с серебряной медалью, с мамой и папой не конфликтовал, никакие кружки не посещал, только помогал родителям по хозяйству. После школы надо было куда-то поступать. Ермолаеву было все равно куда идти, главное — корочки. Всей семьей решили, что лучше всего — в педагогический, потому что пед в Лесосибирске, недалеко от дома. Олег послушно учился на учителя русского языка и литературы и при этом прекрасно знал, что по специальности работать никогда не будет. А кем будет работать, даже не думал в то время. Однажды в пед пришел главный режиссер «Поиска» Юрий Лобанов и рассказал о наборе в театральную студию. Ермолаев откликнулся. Актером быть не собирался: говорит, что просто плыл по течению. Попробовал, начало получаться, втянулся, пошли спектакли. Когда Лобанов из-за болезни ушел из театра, вопрос о преемнике решился сам собой: к тому времени Олег давно уже был его главным помощником по всему, что касалось хозяйственной и административной части.
В небольших театрах руководитель — почти всегда главный режиссер. Вот тут-то и выдался сюрприз, определивший всю последующую историю «Поиска». Дело в том, что у худрука не оказалось никаких режиссерских амбиций. Ермолаев знал про себя, что он неплохой актер и неплохой организатор — этим ему и хотелось заниматься. А что-то там ставить не хотелось. Зачем, если другой сделает это лучше?
И театр начал жить совсем другой жизнью. Во-первых, «Поиск» стал в разы чаще, чем прежде, участвовать в фестивалях, в различных театральных лабораториях. Во-вторых (и это естественным образом переплетается с «во-первых»), в жизни театра появились так называемые приглашенные режиссеры из различных городов России. Ну и, в-третьих, прекратилась извечная текучка — наоборот, актеры потянулись сюда из других городов (причем не только тех, что восточнее на карте, но и тех, что западнее). Постоянные фестивали, интересные режиссеры, насыщенная театральной «движухой» жизнь — какой смысл отсюда уходить?
Олег Ермолаев: «Нравятся пугающие задачи»
«Раньше мы мало ездили, мало общались с коллегами из других городов. Варились в собственном соку. О том, что надо что-то менять, кого-то приглашать, впрыскивать что-то свежее, говорил еще прежний руководитель театра Юрий Лобанов. В 2012-м мы поехали в Шарыпово на краевой фестиваль-лабораторию и познакомились там с театральными критиками, с другими режиссерами. Начали друг с другом общаться. А потом стали их приглашать к себе. И в какой-то момент я увидел, что это сильно мотивирует ребят из труппы. Мы не можем платить им большую зарплату, но можем дать эту вовлеченность. И мы потихоньку начали выдвигаться на фестивали. О “Золотой Маске” тогда не думали, конечно. В 2015 году получили главный приз на фестивале “Рождественский парад” в Петербурге за спектакль Саши Ряписова “Не все коту масленица”. После этого организаторы сами начали приглашать нас на фестивали. А потом “Поиск” решил выдвинуться на “Золотую Маску”.
Все наши выдвижения и поездки — не тщеславие, не желание “засветиться”, собрать все призы, а естественная сегодня вещь. Нельзя замыкаться, иначе не будет никакого развития в театре.
Мы очень благодарны администрации города: там увидели, что мы в сложной ситуации, без главного режиссера, и добавили нам в бюджет немного средств, чтобы мы могли хотя бы раз в год кого-нибудь пригласить. Понятно, что больших денег за постановку мы заплатить не сможем. Но важнее денег участие спектаклей в фестивалях. Потому что спектакли живут, путешествуют по фестивалям, их смотрят, их обсуждают, о них пишут. И если это случается, режиссеры нас благодарят и потом еще раз с удовольствием приезжают к нам. Мне не раз говорили, что таких “активных” театров, как наш, совсем немного. Обычно, наоборот, руководители настроены пессимистично: “Ой, зачем куда-то подавать, мы все равно не выиграем”. Или еще хуже: “Ой, а вдруг мы выиграем, тогда же придется ехать”.
Я давно понял, что у меня есть организаторские способности. Поэтому был старостой группы, еще на каких-то руководящих ролях… При этом четко понимаю, что я не тот человек, который рождает идеи, а тот, кто воплощает. Я по своей природе исполнитель. Мне нравится, когда есть сложная, пугающая задача и ее нужно решить. Я многому научился. Мы собирали декорации из досок и брусков, которые отыскивали на помойках. Я могу быть плотником, могу быть кабельщиком. Все могу — ну разве что сварщиком не могу быть.
И в то же время я могу выйти на сцену. Но тут начинается противостояние менеджера и актера, и складывается оно, к сожалению, не в пользу последнего. У меня в семь вечера спектакль, а мне надо съездить туда, отвезти документы сюда, еще заехать в администрацию, еще подписать счета-фактуры, еще ответить на рабочие письма… А это неправильно! Потому что я должен прийти в театр за несколько часов до спектакля и не думать ни о чем, кроме роли! На репетициях меня не отпускает работа. Трудно бывает сконцентрироваться. Меня за это очень ругают режиссеры: это же сразу видно. Ты не с нами, говорят, хватит быть директором, будь артистом! И я уже в последнее время думаю: пусть уж лучше будет нормальный менеджер, чем неподготовленный артист. Я принял решение по возможности отказываться от ролей — во всяком случае, крупных. У меня и так с каждым разом все сильнее страх выходить на сцену. Потому что я опять не подготовился, опять не настроился, не подумал толком… А выходить по наитию абсолютно неправильно. Так что я сейчас режиссерам сразу говорю: “Если для меня не найдется роли, я совершенно не обижусь, скорее даже наоборот”».
Что такое хорошо
Мы спрашивали всех актеров театра, что они думают о своем городе. Они улыбались и, кажется, не очень понимали, что говорить. Никто Лесосибирск не ругал, но и ничего ура-патриотического мы не услышали.
— Лесосибирск? — задумался Олег Ермолаев. — Так, Лесосибирск… Если честно, это ничем не примечательный город. Таких городов очень много.
Это правда. Таких городов очень много.
И в каждом из них может произойти чудо.
Театр, например. А может быть, и не театр, а что-то другое. Картинная галерея, музыкальный коллектив, музей. Или нечто, с искусством не связанное: социальные инициативы, благотворительные организации. Хорошая больница. Успешный бизнес. Да все что угодно. Главное — важное, живое, интересное и нужное.
И это обязательно случится. Если, конечно, все будет так, как в театре «Поиск».
Если ценить свою историю и традиции, но суметь вовремя признать, что настало время для чего-то нового и совсем другого.
Если предельно честно посмотреть на себя и отказаться от амбиций, которые могут помешать общему делу.
Если не растрачиваться на ерунду, не размениваться на сомнительные халтуры, а сосредоточиться на самом главном.
Если не суетиться, не торопиться, не рваться к славе, а заниматься прежде всего тем, к чему лежит душа.
Если постоянно помнить, что какой бы ты ни был талантливый и уникальный, ты при этом — часть коллектива.
Если, с одной стороны, не рваться в столицы, а с другой — не быть шукшинскими «чудиками». Не заискивать, не подражать, не пытаться изо всех сил сделать «как у больших» — но и не замыкаться в своем провинциальном контексте. Сгодиться не там, где родился, а вообще неважно где — в принципе сгодиться.
Если быть мобильным и открытым миру, если искать и находить соратников в других местах — ведь дух загорается от духа.
И (возможно, это самое главное) если лезть вон из кожи, когда это нужно; а когда не нужно — положиться на высшие силы и смиренно плыть по течению, словно лес по Енисею. И оно н