Пустей, голова
Номер-капсула. Со всех сторон на него давит теснота. Азиатка с белоснежной кожей корчится на небольшом прямоугольнике-простыне. Густой, горячий воздух сковывает ее движения. Холодные капли пота выступают на лице и животе. Длинные черные волосы запутываются в клубок. Чьи-то сильные руки начинают сжимать ей горло. Кажется, это просто сон-хоррор. Но его главная героиня никак не может проснуться… Девушка-сомнамбула стаскивает себя с кровати и бредет по улицам ночного мегаполиса, чтобы найти дорогу домой.
Этот клип на свою песню «Буш Баш» Айгель видела много раз, но только в тот день, когда ее парня выпустили по УДО, поняла, что эта короткометражка — не только про выдуманную тайскую девушку, но и про них с Темуром тоже. Про то, как в ужасном сне они шли домой и, наконец, пришли наяву.
— Все это время нам казалось, что этот кошмар происходит не с нами, — Айгель ладонями трет лицо, как будто пытается стряхнуть остатки сна. — Мы с Темуром никак не могли поверить, что можно получить три года строгого режима за такую чушь, да еще по дикой статье.
— Что значат слова «буша-буша баш», которые ты постоянно повторяешь в этом клипе?
— С татарского строчки припева дословно переводятся как «пустей-пустей, голова». В голове столько всего… Иногда хочется, чтобы она скорее опустела.
Так красиво темно
Сцена пульсирует синими и желтыми огнями. Прожекторы выхватывают из темноты тонкую фигурку в спортивных трико и майке. Айгель быстро перебирает слова то на русском, то на татарском. Высокий парень в футболке играет за пультом смесь американского хип-хопа и европейского трип-хопа.
Басы из колонок бьют где-то между ребер. Кислотный бит под женский рэп действует гипнотически. Хотя у меня стойкий иммунитет и на то, и на другое.
Тысяча сто девяносто дней небытия —
Вот она, тюрьма моя, смотри.
Тысяча сто девяносто дней забытия —
Я внутри нее — ты внутри меня.
Микрофон транслирует в зал рваные рифмы и жесткие тексты. От них сводит зубы. И от боли, и от злости, и от отчаяния в голосе солистки.
Когда трек стихает, зал еще долго качает, как волны после затяжного шторма.
— Ты всегда писала мрачные тексты, или темные краски появились после истории с Темуром? — спрашиваю Айгель после концерта.
— Всегда. Но мои стихи не мрачные, а, скорее, сумрачные, — отвечает она мягким и спокойным голосом. За пределами сцены он звучит иначе. Таким тембром нужно петь девчачьи песни про любовь.
— Когда ты счастлив, тебе не до стихов. Они рождаются, когда у тебя возникают вопросы к мирозданию. Помню, в детстве я сочинила стих про свою смерть. Про то, как сижу на облаке и жалею всех, кто обо мне плачет.— То есть с детства ты мечтала писать и петь?
— В 12 лет думала, что буду рок-поэтом. Тогда я впервые услышала Цоя и постоянно крутила радио, чтобы записать его песни на кассету. Однажды одноклассник Андрей Докин подогнал четыре альбома «Кино», и я пролежала с ними в обнимку всю ночь.
В студенческие годы в ее жизни появились квартирники, клубы, поэтические тусовки. Айгель научилась играть на гитаре и даже взялась за электронную музыку. А потом решила собрать группу.
— Я искала людей, которые делают странную музыку, и встретила Темура. Он мало разговаривал, даже особо не слушал тексты, а смотрел куда-то глубже. Это был magic! Потом к нам на репетицию пришла маленькая девушка. А с ней парень, который тащил огромный аккордеон. Они стали фигачить вместе с нами.
В соцсетях до сих можно найти старые записи концертов группы «Так красиво темно». Крепкий парень с черными волосами играет на синтезаторе и ничего не замечает вокруг. Это Темур. Хрупкая блондинка с сильными руками растягивает меха аккордеона. Это Яна. Длинный и худой басист рвет струны гитары. Это Ваня. Девушка с рыжими волосами до плеч и в наивном платье до колен поет что-то мелодичное. Это Айгель.
— Почему распался ваш квартет?
— Ваня и Яна ушли во взрослую жизнь, Темур уехал в "далёкую страну". Квартет распался, но группа не распалась, сейчас нас двое: я и Темур. В Набережных Челнах у нас не было зрителя, между нами и залом была какая-то вата. Не знаю почему. Ради эксперимента мы поехали в Москву и Питер. Там была серия очень душевных концертов и стали появляться другие концертные предложения, но когда мы вернулись домой, Яна и Ваня сказали, что гастрольная жизнь не для них и ушли. А с Темуром случилось то, что случилось.
Фируза
О том, что случилось, Айгель рассказывает очень сухо и неохотно: «Парень ударил Темура. Темур дал сдачу». Про эту драку она написала песню «Царапки». И зачитала ее почему-то от лица хулигана.
У ближайшего перекрестка
Я и ты — мы играли жестко.
Ты нанес мне царапки-царапки,
Ты должен был просто сказать:
«Прости меня за царапки»,
Но ты ничего не сказал,
И я тебя наказал.
— Это очень страшно, когда кто-то может решить, что ты перед ним виноват, и наказать тебя. Еще страшнее, что многие этому будут рады: следователи, адвокаты, прокуроры… Потому что ты — это работа, деньги и звездочки на погонах.
— Как тот парень наказал Темура?
— Он написал на него заявление в полицию и обвинил в покушении на убийство. Полиция не нашла состава преступления и отказала в возбуждении дела. Тогда он пошел в прокуратуру и снова написал заявление. Прокуратура завела дело.
— У того парня были какие-то серьезные повреждения после случившегося?
— Нет. У них обоих был лёгкий вред здоровью.
— Ты пыталась вытащить Темура?
— Конечно, — кивает она в ответ. — Мы вообще думали, что когда придем в суд и расскажем, как все было, его сразу отпустят. Уже после того, как его увезли, мы узнали много интересного. Например, что судьи ужасно боятся обвинений в коррупции и раздают сроки, чтобы показать свою неподкупность. Один адвокат мне рассказал историю про судью, которая пожалела пацана и проголосовала за отмену приговора. После этого председатель вызвал ее к себе и обвинил во взяточничестве. Я эту историю превратила в песню, только имя судье придумала, а остальное придумывать не пришлось.
«Сиди знай и не съедена будешь,
Поняла, Фируза?
Сади знай и не садима будешь,
Поняла, Фируза?
Иди и больше так себя не веди, Фируза».
Если бы Темура судила Фируза, то, может быть, из зала суда он отправился бы домой, а не в тюрьму. А его девушка Айгель не попала бы в страшный сон с длинными свиданками, передачками и письмами на зону.
Все сидят в одной тюрьме
— Я в принципе всех понимаю, — вздыхает Айгель. — И судью, и прокурора… Когда мы разговаривали со следаком, я представляла, как он живет. Татарская бабушка ему носочки вяжет, мама пельмешки варит. Он обычный человек. Человечишко.
Что он может? Он не будет расследовать, он будет сажать, потому что так принято, такая практика, потому что так до него сажали. И он не может из этого круга вырваться.
— Но у всякого понимания есть предел. Тебе не хотелось сделать им тоже больно?
— Был момент, когда я хотела судье в рожу плюнуть, — в ее глазах появляется что-то звериное. — Но потом мне стало его невыносимо жалко, как и других участников этой системы. Я жалела девочку, которая в тюрьме принимала передачки. Жалела мальчиков-конвоиров, которые водили заключенных на этапы. Потому что они тоже заключенные. И все сидят в одной тюрьме!
— Но ты им все-таки отомстила — написала про них не совсем приятные тексты.
— Я не мстила, а просто рассказывала про жизнь. Про то, что она бывает еще и такая. Злоба и страхи в моих стихах — это не мои злоба и страхи. Это эмоции героев моих текстов.
Букет чеснока
Питерский двор. Старая многоэтажка. Почти под самой крышей на шестом этаже — студия электронщика Ильи Барамия, автора музыки «Елочных игрушек» и «СБПЧ». По углам комнаты — бас-гитары, вдоль стен — синтезаторы, на полу — клубки змей-проводов. Это маленькое захламленное пространство иногда расширяется до невиданных размеров — здесь рождаются синтетические миры звуков. И, в частности, треки для текстов Айгель.
— Вот клавиши, — водит пальцем Илья по экрану ноутбука, на котором открыта программа для записи треков. Те, кто не умеет играть на инструментах, делают как я: рисуют мелодии мышкой. То есть программируют музыку.
— Тебе не кажется, что искусственная музыка — мертвая музыка?
— Вообще нет, — пожимает он плечами. — Все зависит от того, как ты сыграешь. Можно сделать джаз выхолощенным и тоскливым. А можно сделать электронику живой и теплой.
— Я очень люблю электронику: это появление новых звуков, которых никто никогда не слышал, — добавляет Айгель. Она удобно устроилась на маленьком диванчике — до начала концерта в питерском клубе еще пара часов.
— Новые звуки сейчас связаны с розеткой.
Айгель раньше познакомилась с Ильей, чем он с ней: любила слушать группу «Елочные игрушки», для которой он писал музыку. Поэтому, когда ей пришла идея поставить спектакль по своим стихам, она сразу отправила сообщение питерскому электронщику.
— Мы обменялись рабочим материалом. И когда я услышал, как она читает стихи, подумал: ну, нифига себе! Мне стало интересно, как у неё бы получился рэп
— Айгель, тебе сразу понравилась идея Ильи с рэпом?
— Я была не против экспериментов. Ему не нравилось, как тексты ложатся на треки. Музыка и стихи распадались и не работали вместе. Когда я ехала на очередную свиданку, текст сам придумался на его бит:
Невеста — платьишко в полосочку;
Невеста — курю папиросочку;
Невеста — твоя или твоя на века;
Я невеста с букетом чеснока!
После песни про невесту с букетом чеснока (который можно класть в передачку сверх общего веса для поддержания иммунитета заключенного) стало понятно, что дуэт спелся и сыгрался. Когда набралось с десяток треков, ребята устроили концерт в одном московском клубе. Там первый раз встретились и первый раз порепетировали вместе. По этому принципу работают до сих пор. Встречаются и прогоняют музыку уже перед самим концертом. Другого времени на репетиции нет — живут ребята слишком далеко друг от друга: Питер — Набережные Челны.
— Илья, какое самое трудное музыкальное задание ты давал Айгель?
— Добиться фанка, да?
— Я начитала стишок на бит и он пишет: "не хватает фанка", – включается в разговор девушка. Я знаю, что "фанк" - это жанр музыки, но не знаю как он звучит. Погуглила, послушала один трек, второй. И пишу ему: «Да, я ненавижу фанк, конечно я не хочу чтобы он был у меня». Потом он мне объяснил, что у слова "фанк" есть и другое значение. Это что-то типа "кача", "вайба", энергии, короче, музыкальной. В конце концов, "фанк" у нас, кажется, появился.
— Илья, почему ты вообще пошел на эту авантюру с Айгель? — спрашиваю я музыканта. — Это же сколько проблем было!
— Во-первых, она эмоционально и экспрессивно читает. А во-вторых, честно описывает то, что чувствует.
— Что для тебя было самым страшным в ее истории?
— Длительные свиданки. Это какой-то… [ужас], извини, конечно. Я это очень тяжело переживаю. Хотя никогда с ней этого не обсуждал. Я несколько раз представлял, как она ночью на бла-бла-каре едет с незнакомым человеком в тюрьму. Дома у нее — ребенок. Но она спокойно едет. Я бы так не смог.
На периферии мира
— Когда ты привыкаешь к этому способу существования, то становится совсем не страшно, а смешно, — хмыкает Айгель. — Тебе ничего не остается, как над этим адом прикалываться. Например, в нашем клипе «Татарин» ждуля очень подробно перечисляет своему зэку, кого она не водила домой, пока ждала его. Она и правда не водила. Это она так шутит. Сама шутит, сама смеется.
А мой парень непростой —
он сидит уж год шестой,
У него пуля в пушке
Для твоей черепушки.
А мой парень — татарин,
В любви авторитарен;
У него пуля в пушке,
Ты у него на мушке.
Сюжет клипа «Татарин» очень прост: зэка наконец выпустили из тюрьмы. Первым делом он отправился к любимой. А по пути успел ограбить назойливого таксиста, побить случайных встречных, подстричь под ноль какого-то парня в парикмахерской… И сменить адидасовский костюм на такой же, только кипенно-белый. Свидание все-таки!
— Он просто животное, которое попало в мир людей, в мир будущего, — объясняет Айгель. — За то время, которое он провел за решеткой, многое изменилось. Поэтому его все бесит. Чтобы жить здесь, ему нужно многое узнать.
— С татарином все понятно. А как вернулся домой Темур?
— Это очень личное, поэтому я рассказывать не буду.
— Как Темура изменила тюрьма?
— Мне кажется, что он такой же, каким был. Он сохранил себя, потому что очень закрытый. У него на высоком уровне внутренняя гигиена.
— А как тюрьма изменила тебя?
— Мне всегда было сложно интегрироваться в этот мир — я его избегала. А тут пришлось учиться.
— Ты говоришь в «этот мир». А есть какой-то другой?
— Да, мой мир. Когда я была подростком, родители меня отправили в лагерь. Там вожатые придумали игру — строительство государства. Мы должны были ходить на работу, получать зарплату. Кто-то сразу стал богатым, а кто-то — бандитом. А я никем не стала. Мне было сложно ориентироваться в этой системе. В результате всю смену я рисовала плакаты. Тогда я поняла, что вполне можно жить где-то на периферии мира. Мы с Темуром так и живем.
— А из чего состоит ваш мир?
— Он состоит из музыки, из того, что в воздухе, — Айгель от счастья зажмуривает глаза. — Я не расскажу, что там есть еще… Но, поверь мне, там много чего офигенного!
- Что вы думаете делать дальше?
- Недавно мы с Темуром открыли наши старые музыкальные проекты. Он два с половиной года не трогал компьютер. Будем делать музыку.
- А как же группа «Аигел»?
- Она будет продолжать жить, у нас очень много материала. И, конечно, не только про суд и тюрьму
Пробуждение
Девушка-сомнамбула переплывает реку. Синие волны качают длиннохвостую лодку, как люльку. Она причаливает к дому на сваях, с изогнутой крышей. Цепляясь за стены, девушка заваливается в комнату и сворачивается на полу в позе эмбриона. Теперь все будет хорошо: духи охранят ее сон от злых сил. Прохладный ветер обнимает ее угловатые плечи. Свежий воздух тропического леса заполняет легкие.
— Айгель, в конце клипа «Буш Баш» девушка вот-вот должна проснуться. Ты можешь сказать, что твой кошмарный сон закончился?
— Да, сразу как отпустили Темура.
— Кстати, его отпустили раньше срока. Это не из-за твоих песен?
— Многие шутят, что я настолько всех достала и напугала своим творчеством, что судьи решили его поскорее отправить домой. Я даже видела прикольный твит: «Татарин-авторитарин вышел по УДО, а на что ты способен, чтобы больше не слышать эти песни?» На самом деле нам просто повезло. Сменился судья, который никого не выпускал раньше времени. А новый подписал наше заявление.
— Как ты себя чувствуешь после пробуждения?
— Это очень прикольное состояние, — морщит лоб Айгель. — Обычно после глубокого сна какое-то время плохо соображаешь. Мы с Темуром уже привыкли жить в аду, а теперь должны учиться жить по-новому. Недавно включили его телефон, а там наши старые фотографии. Было такое ощущение, что мы вернулись в точку, в которой время для нас остановилось.
— У тебя нет желания поскорее забыть тюремный кошмар и написать песни о чем-то другом?
—
Ну конечно есть. Но всё, что с тобой происходит, становится частью тебя. Поэтому ты не можешь запретить себе что-то написать. Хорошие, и уродливые воспоминания могут вылезти в любой момент. И ты транслируешь в мир то, что пережил. Возможно, сейчас кто-то проходит такую же ситуацию, и ему нужен твой опыт. Мне кажется, творчество – такой процесс, который ты не вправе цензурировать. То есть, конечно, нужна самоцензура, но только в вопросе качества материала.
— Оказалось, что твои тексты сейчас нужны многим. Хотя не все, кто их слушает, сидели или сидят в тюрьме.
— Наш альбом вышел, когда посадили Серебренникова, когда стали запирать за репосты. И моя личная тема срезонировала с тем, что происходило и происходит в стране — с закручиванием гаек и перегибах на местах. Например, после того как посадили Темура, у одного моего знакомого забрали сына из-за какой-то ерунды. Парень случайно попал в толпу во время несанкционированного митинга. Его схватили и не стали разбираться, что к чему. Потом я узнала о других таких случаях. Оказалось, что у многих людей произошло что-то похожее на нашу историю.
В ее раскосых глазах нет злобы. На лице нет усталости. В голосе нет горечи. За эти почти три года ужаса она сумела сохранить себя.
— Злоба — это неправильно. Не надо ни на кого и ни на что обижаться. Нужно просто сесть и подумать, почему эта фигня с тобой происходит. Когда ты пройдешь урок, все закончится.— Ты уже поняла, почему все это с тобой произошло?
— Поняла, — кивает она уверенно.
— А как ты думаешь, другие участники вынесли свой урок: прокурор, судьи?
— Не знаю, думаю, что у них все по-другому устроено… То, что для нас драма, для них рутина. Хотя у нашего следователя, кажется, это было одно из первых дел — он еще не привык, волновался немного.
— Как пережить состояние кошмарного сна?
— Нужно перерабатывать отчаяние во что-то полезное. Я сейчас читаю дочке узбекскую сказку про шорника. Однажды он сделал офигенное седло и продал его за бешеную сумму. Но потом догнал покупателя, вернул деньги, сжег седло и начал делать новое. Так повторялось несколько раз. И никто не мог понять, почему он так странно себя ведет. Оказалось, у него умерла жена. И пока он мастерил седло, он забывал о своей беде. Конечно, в сказке есть логические нестыковки: например, зачем сжигать старое седло? Но суть от этого не меняется: если нам даются трудности, значит, мы можем их пережить. Нужно только найти способ.