Наш угол

Земля собственности

— Время пришло, — говорит руководитель экспедиции по уборке Русской Арктики Александр Орлов, это он повел нас в великий экологический поход. — Потому что, понимаете, одно ведь дело, когда тебе талдычат, а тут — Владимир Владимирович сам приехал. Увидел. Дал задание.

Получается, мусор в этой части мира мы убираем потому, что в 2010 году тут был Путин. После визита правительство запланировало в ближайшие два года потратить на уборку около 1,5 млрд рублей. Путин приезжал смотреть на обездвиженного учеными спящего белого медведя. У мишки брали анализы, надевали ему ошейник. Зверь был без сознания, но тогдашний премьер все равно пожал ему лапу.

— У Путина к Арктике искренний личный интерес, — говорит Орлов.

Нынешний президент вообще очень любит ученых и зверей. Любят ли они его, никто не спрашивал.

— А нам, остальным россиянам, зачем эта уборка? — интересуюсь я у главы экспедиции.

— Ну, вы же в квартире у себя убираете.

— Миллионы людей Север никогда не увидят. Это не наша квартира.

— Но мы-то вот видим.

Сам Александр Орлов развивает туристический бизнес у Северного полюса. Каждую весну он разворачивает там ледовую базу «Барнео» и видит Арктику, когда привозит туда отдыхающих. На сайтах турфирм написано, что путевка стоит двадцать пять тысяч долларов.

Член Совета Федерации полярник Артур Чилингаров говорит, что европейцы готовили проекты по очистке нашей Земли Франца-Иосифа. Возможно, только поэтому мы и взялись за дело сами.

— Как думаете, для самих островов лучше было бы принадлежать нам или аккуратным богатым европейцам? — спрашиваю. — Они бы тут над каждой травинкой тряслись.

— Своей земли вершка не отдадим! Вы же квартиру свою просто так не подарите. Вот у семьи — квартира, у губернатора — область, а у президента — вся страна.

Во времена холодной войны авиационные базы готовились к удару: американские — на Новой Земле, наши — на Земле Франца-Иосифа. Бочки с авиатопливом и маслом привозили, до конца не использовали, оставляли на берегу, завозили новые. Теперь на семи островах архипелага бочек с нефтепродуктами — на шестьдесят тысяч тонн, а еще металлолом и бытовые отходы. Американцы свои острова тоже чистят, давно. Орлов точно знает, ведь во времена холодной войны он был полярным штурманом.

На Земле Франца-Иосифа теперь будет национальный парк «Русская Арктика».

Первым мы убираем самый доступный остров — Землю Александры. Кроме людей из Архангельска сюда везут КамАЗы, экскаваторы, бульдозеры. Работать.

Земля работы

Когда заходишь на теплоходе «Поларис» в бухту Северная, слева виден огромный, нежно-белый, по-женски округлый купол-ледник. Впереди из тумана проступает берег. Силуэты прямоугольных строений. Белоснежная с высокой мачтой парусная яхта — на ней ходят по островам ученые. Потом проступают рыжие от ржавчины с черными подпалинами берега. И название белой яхты — Alter ego.

— Это самый невзрачный из всех островов, — извиняется Орлов за Землю Александры.

На ржавом берегу пузатые цистерны с круглыми отверстиями, как огромные жуки, которые в приступе чадолюбия нарожали ужасающе много маленьких, расползшихся по всему острову рыжих копошащихся бочечек. Бочек сотни, тысячи, до горизонта — целых, пустых, мятых, полных масла, бензина, с черными потеками, с белой пеной окислов на пастях. Бухта — самый грязный участок острова, промозглый и ветреный. Здесь проведут большую часть времени наши рабочие: русские водители, операторы техники и узбеки из Андижана.

Когда мы заходили в бухту, им любопытно было смотреть на Арктику, белых медведей и льды. С палубы они следили, как мимо плывут айсберги, похожие на гигантские куски недожеванного хлеба. Все хотели увидеть нарвала, но нарвал не захотел. Вдоль борта проскакивали маленькие льдинки, напоминающие резиновую утку, всплывшего спиной вверх утопленника, солдатский сапог, водный мотоцикл без водителя. Капитан приказал держать курс на льдину, «которая как хвост самолета». Говорят, сравнивать природу с рукотворными предметами — антропоморфизм.

Из-за задержек с финансированием и организационных проволочек очистку начали на месяц позже, а закончить нужно до октября, когда наступит полярная ночь. Так что экскурсию по острову не провели: не до того.

— Вы понимаете, почему нас сюда тянет? — спрашивает меня главный бригадир, бывалый полярник Олег Андреевич. Он работает с Орловым и на ледовой турбазе «Барнео».

— Вы любите Арктику, — предполагаю.

— Да, конечно.

— А Арктика вас любит?

— Не знаю, не спрашивал.

Приплывшие на «Поларисе» рабочие живут в старом здании погранзаставы «Нагурская», в общем бараке с двухъярусными кроватями. Обедом кормят в тундре, по объективным причинам — холодным. Работают пятнадцать часов в сутки. Часто прилетает «посмотреть» начальство. Оно останавливается в новом здании погранзаставы. Тогда все готовятся к приему, а потом наверстывают потерянное время, убирая еще интенсивней.

— На острове нельзя сжигать нефтепродукты, — объясняет Орлов, почему придется в будущем году покупать дорогущие установки для безопасной утилизации отходов с Александры. — Если мы будем сжигать, то отравим не только себя и не только Арктику, но и всю Европу!

— Европу отравить страшнее, чем себя?

— Отравить Европу не страшнее… Но как тогда будет выглядеть перед миром наша страна?!

— Вы считаете, не надо очищать Арктику? — удивленно спрашивает меня Олег Андреевич. — Вы что, не хотите оставить след в истории?

Земля истории

На свалках все сохранилось: бочки, приборы, коробки с патронами. Тут так холодно, что почти ничего не гниет, у Земли Александры хорошая память. Евгений Ермолов — молодой научный сотрудник национального парка «Русская Арктика», историк.

— Сейчас идет ликвидация так называемого накопленного загрязнения, — с тревогой говорит он. — Лет через пять Земля Александры будет чистой. Следов пребывания человека здесь не останется. А их нужно обязательно сохранить!

Приплывшие на «Поларисе» рабочие живут в старом здании погранзаставы «Нагурская», в общем бараке с двухъярусными кроватями. Обедом кормят в тундре, по объективным причинам — холодным. Работают пятнадцать часов в сутки

Мусор разбросан по острову ровным слоем — его выкидывали прямо из окон. А когда заправлялись из бочек, оставляли их у дороги. Мы с Евгением идем по тундре, которая покрыта свалкой до горизонта. Если свалке грозит исчезновение, она тоже становится ценной.

— Представьте, даже здесь были люди, — вдохновляется Женя. — Они несли тяжелую службу, у них не было теплых помещений, одежды, как у нас. Десятая армия ПВО, ученые, работавшие по заказу военных… А вот это не просто гора сапог. В них ходили человеческие ноги. Солдат мерз в этом сапоге. У каждой вещи есть своя жизнь. Эта память тоже вполне достойна того, чтобы ее сохранить! Мы хотим сделать образцово-показательную мемориальную свалочку из тысячи бочек, которая будет показывать, как ужасно тут было. А вокруг будут экспонироваться другие технические объекты. У национального парка есть такая концепция — устроить музей, историко-экологический. Или эколого-исторический…

Рабочие поодаль хихикают. Женя копается в мусоре, который они убирают. Он сортирует мусор в отдельные кучки. Железки, которые не может унести, обвязывает красно-белой лентой. Тысяча отборных бочек тоже объявлена исторической ценностью.

— Странно, мы спасаем природу от мусора, — говорю я, — а мусор — от уничтожения.

Бывают моменты, когда Евгений всех называет на «вы»:

— Вы меня простите, конечно, но я не думаю, что надо в абсолют возводить природу. Если человек в ней есть, то нужно приходить к каким-то компромиссам. Человек есть. Вы уж меня простите, конечно, но я на первое место его ставлю. Я историк, не эколог. Для меня человек важнее природы.

Земля природы

Мы едем в автобусе-вахтовке посмотреть красивый ледник. В окнах мелькают камни, местами покрытые чем-то похожим на плесень.

— Видели плесень под микроскопом? — спрашивает замдиректора парка «Русская Арктика» по научной работе Мария Гаврило. — Удивительно красивые поверхности со сложными формами. Как полотна Сальвадора Дали.

— Эта территория относится к зоне высокоарктических тундр, — продолжает она. — Серый — корочки лишайников. ­Зеленоватый — мхи разные. Еще здесь маки, камнеломки, крупки, представители семейства гвоздичных.

Хотя по справедливости получается, что это полотна Дали как плесень.

Мария с Alter ego. Она руководитель группы из восьми ученых, которые проводят многопрофильные исследования, чтобы выработать рекомендации по зонированию Русской Арктики: подсказать, куда можно ходить судам, где можно топтаться туристам, а где ущерб от присутствия людей будет необратимым. Насколько к ним прислушаются, ученые пока не знают.

— Плесень, лишайники, мхи, которые растут здесь, вы не найдете больше нигде, — говорит Мария.

И к плесени за окном, раз она уникальна, сразу хочется приглядеться.

— Эта территория относится к так называемой зоне высокоарктических тундр, — продолжает она. — Серый — корочки лишайников. Зеленоватый — мхи разные. Еще здесь маки, камнеломки, крупки, представители семейства гвоздичных. Тут полигональная тундра. Земля зимой промерзает, летом оттаивает, и под действием физических процессов частицы разного размера группируются, как детский калейдоскоп, когда вы его трясете. И образуются вот эти узоры, полигончики.

Пустыня обретает черты — она вся покрыта странной сеткой камней, похожей на соты. До горизонта идут узоры.

— В зависимости от породы, влажности, уклона рисунок разный. По краям больше воды, и там селится мох. А травы и цветы — они не любят сильных ветров, снежинки ранят их, поэтому цветы растут в моховой подушке: цветки на поверхности, а стебельки, тоненькие, нежные, спрятаны в мох.

Камни с плесенью расцветают желтым, белым, розоватым.

— И когда по этому проезжают гусеницей, — завершает Мария, — или колесом, растения не знают, что с этим делать. Они очень консервативны. Так и погибают или, угнетенные, лежат на склонах, не могут восстановиться. Тут не те растения, которые будут затягивать раны. Они просто не умеют, не могут.

Мария показывает свежую колею от автомобильных колес. Говорит, это геологи проехали пятьдесят лет назад. Наша вахтовка обновляет дорогу, которая через пятьдесят лет будет такой же, как сегодня. Вдоль идеально белого ледника колея раздваивается. Потом троится, размножается, пока не получается семь колей.

— Вообще-то я орнитолог, — говорит Мария. — Но идешь тут и… Не знаю, я люблю понимать то, что вижу.

В местах работ по очистке бульдозеры и КамАЗы убьют тундру на сотни или тысячи лет. Говорят, это не очень важно. Раньше здесь была лишь погранзастава с парой солдат, земля была скорее бесхозной. Теперь мы делаем ее своей. Вдоль горизонта ленты дыма от костров — жгут деревянный мусор. Мы развиваем страну, но почему-то грустно.

— Кто же, по-вашему, вершина мироздания? — спрашиваю Марию.

— Белый медведь, например. Он вершина адаптации к жизни среди морских льдов. На днях наша яхта шла по морю на расстоянии больше ста метров от птичьих базаров. И под ними шла медведица с медвежонком. Она нас испугалась и полезла на снежник. А он рыхлый, крутизна — градусов шестьдесят, очень высокий, в скалы уходит. И она пошла по нему, просто так, вертикально. И за ней маленький медвежонок. Мы замерли, но ее не остановить. У нас перехватило дыхание. Невероятно, она вот-вот сорвется. Там такое место, где чуть отклоняется обледенелый барьер. Она встала на него, оглядывается — а там все, отвесная стена и море. Медвежонок под ногами, маленький совсем. И она полезла через этот барьер. И когда вышла наконец на пологий склон… Да кто ты такой! Ты червь бледный по сравнению с этим медведем.

Земля медведя

На Земле Александры группа ученых из Института проблем экологии и эволюции РАН проводит уникальные исследования белого медведя, чтобы понять, как спасать его от вымирания. На табуретке в кухне сидит Сергей Найденко, очень интеллигентный зоолог, изучающий крупных млекопитающих. На батарею справа от него директор нацпарка «Русская Арктика» положил сушиться ствол своего ружья.

Земля была скорее бесхозной. ­Теперь мы делаем ее своей. Вдоль горизонта ленты дыма от костров — жгут деревянный мусор. Мы развиваем страну, но почему-то грустно

— Мы проводим мониторинг популяции белого медведя на этих островах, — говорит Сергей. — Необходимо зверей пометить, собрать образцы крови, шерсти, надеть спутниковый ошейник… А для этого отловить.

Сергей производит отлов. На видео записано, как это было на днях. Очень громко.

— Твою мать! Йа-йа-йа-йа-йа! Хэй! — это замдиректора национального парка «Русская Арктика» Александр Кириллов орет, как индеец, и мчится на квадроцикле.

— Не добью. Далеко. Сука, а! — это зоолог Найденко, сидя за Кирилловым с пневматическим ружьем, которое заряжено шприцем со снотворным. На его голове закреплена видеокамера. В объективе — белый медведь убегает по тундре. Чтобы шприц долетел и усыпил зверя, расстояние между стрелком и мишенью должно быть сорок метров. Медведь бегает со скоростью сорок километров в час. Но пешком.

Выстрел. Попал. Зверь должен заснуть.

— О-о-о, заработало! Качнуло зайку! — это Найденко.

Но медведь продолжает бежать.

— Мля, если он не ложится, сука, придется еще одну дозу колоть! — это опять Найденко.

И дальше снова реплики ученого:

— Я боюсь, он, сволочь, побежит от нас опять!

— Сокол, сокол, я песец! Сообщаю, нам конец!

— Вот сука, а!

Наконец в медведя попадают второй раз, и он ложится.

— Ты как, зайк?.. — когда зверь засыпает, голос Найденко становится нежным. — О, зайка. Хо-ро-шо. Теперь можно сказать, мы не зря все это время работали. Хотя я, если честно, еще бы кого-нибудь застрелил. Для остроты ощущений.

Земля ощущений

Ствол ружья с батареи смотрит на Сергея в упор.

— Всегда потом очень переживаешь за животное, как оно перенесет снотворное… — говорит зоолог. — Хотя я как специалист знаю: мы не приносим зверю никакого вреда.

— Почему нужно спасать от вымирания белого медведя? — интересуюсь.

— Лично я не думаю, что, если будет проблема с его исчезновением, начнет разрушаться арктическая экосистема, — честно признается Сергей. — Останутся и тюлени, и моржи, и киты.

— Зачем же тогда нам его сохранять?

— Медведь для Арктики — это такой… Символ. Наверное, эстетически ценный.

Значит, красивых символичных животных люди охраняют, а некрасивых нет.

— Научные исследования, где бы они ни проводились, как правило, финансово емкие, — говорит Сергей. — Деньги получают из фондов, в том числе частных. Вот я вас уверяю, и вы со мной согласитесь, что, если мы хотим сохранить амурского тигра, деньги получить гораздо проще, чем если мы узкочерепную полевку начнем спасать. Даже если эта полевка крайне несчастна.

Зоологов призвали к сотрудничеству организаторы работ по очистке, чтобы меньше бояться белого медведя. Если поблизости появится зверь, ученые его усыпят, наденут ошейник и отвезут в безопасное место. Организаторы мечтают, чтобы на Земле Александры не было ни одного медведя: так спокойнее за рабочих. Ученые хотят, чтобы на Земле Александры было как можно больше медведей: так у них будет материал для исследований. Зоологи хотели бы находить зверей подальше от мест проведения работ, чтобы отлавливать их без проблем. Рабочие мечтают: хоть бы медведи подошли поближе, тогда можно будет их фотографировать.

— Ощущение интересное, когда в погоне за опасным зверем испытываешь выброс адреналина… — рассуждает Сергей Найденко все на той же табуретке на кухне. — Тебе очень хочется — уже не на физиологическом уровне, а на уровне высшей нервной деятельности — это повторить. Обдумывая ситуацию, начинаешь вспоминать: а вот как было… круто и здорово. Я излагаю свою личную точку зрения.

— Ты, — уточняю, — приехал за адреналином.

— Я сюда приехал не за ним! Задача — собрать как можно больше материала. А лично для меня выезд из рутинной лабораторной работы, которой я занимаюсь непрерывно… это, прямо скажем, смена ситуации. Но когда происходит отлов крупного животного, это, конечно, адреналин…

Ствол на батарее целится в Сергея, но выглядит как-то нелепо без остального ружья.

Поймав медведя, Найденко берет у него кровь из вены, кал из кишечника, измеряет зверю семенники. Потом медведям вешают на ухо метки, надевают спутниковые ошейники, чтобы потом отслеживать их перемещения. Сергей говорит, глупо думать, будто над медведем надругались. У животного нет таких переживаний. Воображать подобное — антропоморфизм. Он свойственен всем людям, но отметается как погрешность в науке. Пока папа гоняет по Арктике зверя, дочка Сергея в Москве обмывает сертификат по английскому.

А я второй день роняю в присутствии биологов  ручку.

— Почему все из рук валится? — спрашиваю члена группы по исследованию медведя, специалиста по спутниковому слежению Никиту Платонова.

— Влюбилась! — отвечает резковато.

Никита что-то записывает — карандаш привязан веревочкой к его оранжевому блокноту.

— Никита, ты что, все время влюблен? — спрашиваю ехидно.

— Влюбиться можно один раз. А карандаш потом по тундре не сыщешь!

Однажды глава группы исследователей белого медведя из Института проблем экологии и эволюции Илья Мордвинцев выехал с коллегами на поиски животного и увидел, как самец преследует самку с  детенышем. Каннибализм у них в порядке вещей: самец просто хотел сожрать медвежонка. Ученые развернулись и начали отгонять его машиной.

— Люди не вмешиваются в природу, — защищает Илья свое право на этот поступок, — но у самца было достаточно другой еды. Мы просто увидели все это. И это был порыв — защитить маленького.

У него тоже антропоморфизм.

Земля уважаемых людей

Вылета на Землю Александры министр природных ресурсов Российской Федерации Сергей Донской ждал в Архангельске почти сутки: погода была неподходящая

— В этом году с острова восемь тысяч тонн отходов по металлу будет ликвидировано, — говорит он о том, что ему ближе. Хотя металл не то чтобы вреден природе, ей угрожают в первую очередь нефтепродукты, которые польются в море, когда бочки прохудятся.

Организаторы мечтают, чтобы на Земле Александры не было ни одного медведя: так спокойнее за рабочих. Ученые хотят, чтобы на Земле Александры было как можно больше медведей: так у них будет материал для исследований. Рабочие мечтают: хоть бы медведи подошли поближе, тогда можно будет их фотографировать

— На первое сентября всего металлолома прессованного три тысячи шестьсот восемьдесят три тонны… — продолжает свое министр. — Это тот объем продукции, которую выпустила сегодняшняя наша компания, проект по утилизации.

Шутка.

— Нужно, конечно, ускоряться. Нам здесь, конечно, нужно, наверное, ноу-хау какие-то применять. Есть идеи? Используем, да?

Сергей Донской оглядывается, как бы уточняя у коллег: да? правильно?

— Но здесь работают на пределе сил. Каким образом планируется ускоряться? — спрашивают министра.

— Ну, мы сегодня, когда летели с коллегами, обсуждали различные технологии. Например, завозить сюда большее количество разных утилизирующих аппаратов, которые можно использовать и по рекультивации грунта… Объем работ, который сейчас делается, — его можно увеличить, конечно, за счет того, что будут дополнительные мощности сюда завезены…

— Как завоз новой техники повлияет на хрупкую тундру?

— А это вот как раз правильно вы абсолютно говорите. То, что мы собираемся делать, — оно должно обязательно учитывать это.

Министр вздыхает и делает вторую попытку ответить на вопрос.

— Тундра хрупкая, — соглашается он. — Только сегодня обсуждали: машина проехала — на тундре остается достаточно серьезный след, не зарастающий десятилетия, а бывает, что и не десятилетия даже, да? Соответственно, будем использовать другие машины, другой подход.

Еще раз вздыхает и выдает третий вариант ответа:

— Ну, смотрите, это ж пилотный проект, правильно? Мы сразу видим здесь, как что работает. Я думаю, как раз это позволит нам новые подходы какие применять, правильно?

— Так для чего все-таки необходимо ускоряться?

— Вы видите, какой объем работ, да? И на самом деле растягивать это на всю жизнь людей, которые здесь присутствуют…

На этот вопрос у министра нет вариантов ответа.

Любимый полярник Путина, член Совета Федерации, Артур Чилингаров в некотором смысле лицо программы по очистке Арктики.

— Американская антарктическая станция Амундсен — Скотт находится в точке Южного полюса, — делится он знаниями. — И они ни туристов, никого не пускают, только для научных целей.

— Зато у Северного полюса русская база, и мы пускаем всех туристов, — говорю.

— Да.

— Разве для полюса рекреационные нагрузки не так же вредны?

— Северный полюс находится только на глубине! Подо льдом, — Чилингаров победно хихикает. — Он там, где его никто не видел. Кроме меня.

Это он намекает, что спускался под воду и воткнул флаг в дно на Северном полюсе.

— Мы прислушиваемся к тому, что говорит Фонд дикой природы, — говорит Чилингаров. — Но у нас есть своя позиция. Для нас национальные интересы важней.

— А как же охрана?

— Надо соблюдать природу. Но мы что, враги промышленности? Хочешь жить комфортно — свет, телевизор, радио, вилка — и чтобы ничего этого не производилось? Как так можно? Просто надо делать, чтобы промышленность не гадила. Или тогда нам с тобой надо раздеться, как Адам и Ева!

Эта мысль ему явно нравится.

— Ты со мной не одну ночь еще проговоришь, — обещает Чилингаров. — Я во сне разговариваю.

— Я все, что говорите сейчас, напишу.

— Ну и пиши. Что мне терять-то? — говорит самый известный полярник страны. — Какую репутацию?! Ха! Ты знаешь, сколько мне лет?!

В 1942 году на востоке Земли Александры была немецкая метеостанция. Историк Женя собрал возле нее много интересных вещей. Но потом на экскурсию приехали из Москвы уважаемые люди — и в присутствии руководства парка растащили Женины экспонаты на сувениры.

Чилингаров признается, что он, как и Александр Орлов с женой, «очень верующий».

Водитель КамАЗа Станислав у старого здания погранзаставы поправляет ярко-синюю полипропиленовую ушанку.

— Стас, зачем очищать Арктику?

— Ну как, — чешет он под ушанкой ухо. — Природу нужно защищать. Она же творение божье. Так правильно.

Земля правил

Замдиректора национального парка «Русская Арктика» Александр Кириллов стоит среди ржавых бочек до горизонта. Он в берцах, от медведей — ружье за плечом.

— Растительность Земли Франца-Иосифа очень хрупкая, — трогательно произносит он и ставит ногу на бочку.

Его снимает телеканал «Моя планета». У Кириллова прямоугольная борода, прямоугольные тонкие очки. Раньше он работал в госкомпании, подведомственной комитету по экологии Архангельской области. Когда вернется с Севера домой, продолжит карьеру чиновника. Именно госработники отвечают в национальных парках за охрану природы.

— Надо пересмотреть наше отношение к охране природы, — выговаривает Кириллов твердо. — У медали две стороны. Потому что охрана природы в некоторой интерпретации — это ее консервация, консервация и все. Но любая статичная форма приводит к деградации!

Замдиректора национального парка очень молодой. И директор ­Роман Ершов тоже. Их задача — охранять природу. А главный бригадир Олег Андреевич седой и матерый. И бывший штурман бизнесмен Орлов тоже. Матерые почти все представители подрядчиков, их задача — выполнить технические работы с минимумом заморочек

КамАЗы и экскаватор в бухте Северная активно борются с застоем. У Кириллова тонкий юмор и серьезный вид.

— Мне как географу понятие экологии чуждо, я вообще считаю ее псевдонаукой! — смеется он. — Потому что… экологию, термин сам, придумал немец. Изучая бабочек и описывая травинки. У нас есть география. Она более точно описывает окружающий мир.

Замдиректора национального парка очень молодой. И директор Роман Ершов тоже. Их задача — охранять природу. А главный бригадир Олег Андреевич седой и матерый. И бывший штурман бизнесмен Орлов тоже. Матерые почти все представители подрядчиков, их задача — выполнить технические работы с минимумом заморочек.

— Зачем очищать Арктику? — спрашиваю Александра Кириллова.

— Потому что вот этого ничего здесь раньше не было. Если постоянно завозить бочки и оставлять, а потом снова завозить и оставлять, то здесь это будет накапливаться.

— И что?

— И теплоход «Технолог  Конюхов», который в этот раз привез двести бочек с топливом для техники, на обратном пути их, пустые, заберет. Двести привезли — двести увезут, баланс бочек будет на прежнем уровне. И это правильно.

— Почему?

— Потому что это правильно, когда мусора нет.

— Почему это правильно?

Тишина.

— Это правило! — нервничает Александр. — Правила — это закрепленные нормы поведения в человеческом обществе. Что нельзя отрубать себе пальцы на руках: они заново не вырастут, и будет очень неудобно! Нельзя мусорить. Или же надо убирать за собой мусор. А то… тараканы родятся!

Александр смеется, но тундра пустая.

— Что ты еще хочешь у меня спросить? — говорит он. — Почему нельзя мусорить? Я на такие вопросы больше отвечать не буду. Почему нельзя ссать на колесо? Да потому что неудобно! Один человек здесь, в Арктике, — я, правда, ему плешь проел по поводу природоохранного законодательства — он мне сказал, что я человек-правило. Но если все будут нарушать правила, это будет неправильно. Правила — основа нашей жизни!

Кириллов говорит: медведь — суперхищник, он не привык, что кто-то для него угроза. И человек тоже суперхищник. В день разговора его сыну в Архангельске исполнилось двадцать пять дней. Когда тонкий прямой Кириллов идет по тундре, он точно перпендикулярен Земле Александры.

Земля Александры — голая, ровная тундра без конца. Когда идешь по ней, не на что отвлечься. Но развлечения есть.

Земля развлечений

Когда выходишь погулять по тундре, под ногами мох, который, если затоптать, десятилетиями не вырастет. Упругий, мягкий, по нему приятно идти, даже в резиновых сапогах. Пейзаж скупой, но экзотичный. Земля Александры почти не издает ни запахов, ни звуков.

Когда проходим мимо гнезд крачек, птицы с криком вьются над головами. И вдруг начинают пикировать, цепляя лапами за макушку. Чтобы отвязаться, надо отойти подальше от гнезда. Но звукорежиссер съемочной группы Егор молча сжимает кулак и с размаха дает крачке в морду.

Когда выходишь погулять по тундре, под ногами мох, который, если затоптать, десятилетиями не вырастет. Упругий, мягкий, по нему приятно идти, даже в резиновых сапогах. Пейзаж скупой, но экзотичный. Земля Александры почти не издает ни запахов, ни звуков

— Действия, ведущие к беспокойству животных, Административный кодекс, — улыбается Кириллов.

— Да она первая начала!

— А жестокое обращение с животными — это уже не Административный кодекс.

— А жестокое обращение животных с людьми?!

— Смотри! Утки! — входит в азарт фотограф Дима. — Стреляй по ним! Стреляй!

— Уничтожение краснокнижных видов, Уголовный кодекс.

Почти все, что москвичу всерьез или в шутку хочется сделать на Земле Александры, попадает под какой-нибудь кодекс.

Ночью режиссер съемочной группы Вадим сидит на полу в кухне и щурится от полярного солнца. Выкинул два окурка в окно, над третьим задумался. Крыша протекает, у его ног лужа. Для своего будущего фильма о Земле Александры Вадим выбрал эпиграф из «Маленького принца»: «Проснулся утром — убери свою планету». Он очень серьезен.

— Ты представляешь, — говорит, — что здесь делается? Здесь есть самые северные узбеки, даже в Арктике мы без них не обошлись. И узбеков отселили в отдельный барак — другие рабочие с ними почти не общаются.

Потолок обвисает и киснет.

— Представляешь, — серьезно говорит Вадим, — мы в Арктику едем, у нас прогресс, а люди до сих пор делятся на «черных» и «белых».

Утром он ходил слушать проповедь митрополита Архангельского и Холмогорского Даниила, который тоже не удержался от поездки на Север. Митрополит говорил, что Земля Франца-Иосифа погибает от нашего эгоизма, потому что каждый приезжает на нее со своей целью. А потом долго рассуждал про бездуховность бесцерковной советской эпохи.

— Как ни грустно, тут убирают, чтобы застолбить землю и заработать, — говорил мне эколог. — Природа мало кого интересует.

— Да какую природу тут спасать? — говорил мне телевизионщик. — Тут же ничего не растет, одни мхи какие-то!

— Мусор сохраняют для музея, забавно, — говорил исследователь медведя. — Какая в нем может быть историческая ценность?!

— Медведей развелось, — говорил пограничник. — Не думаете ли, что их пора  просто отстреливать?

Александр Кириллов всегда ходит по тундре, величественным движением складывая окурки в специально припасенную пустую пачку от сигарет. А химики говорят, что окурок вредных для природы веществ почти не содержит. Это страшно нецивилизованно и некрасиво выглядит — разбрасывать в тундре окурки. А природе Арктики практически плевать, станете ли вы это делать.